Искры

— Почем я продавал, это мое дело, а только я не согласный на сто пудов, как хочешь, — обидчиво заявил Игнат Сысоич. — Такой красавице-девке, единственной дочке, ты отделяешь сто пудов? Это же чистая страмота выйдет, как люди узнают!

— Да ты сам, что ли, дочку мою берешь, что носом крутишь? Где Леон будет ее, в чертях, прости бог, сеять? Между трубами теми вонючими на заводе? Все одно поедят — и на том ей конец, пшенице.

— И опять же это не твое дело, сват, что с ней Леон будет делать, — не сдавался Игнат Сысоич. — Может, он продаст ее да хату поставит?

— На хату я дал три «катеринки».

— Три «катеринки»! — насмешливо повторил Игнат Сысоич. — Подумаешь, велики деньги. Ты вот что, сват: не скупись, а прибавляй еще сто пудов, и на том делу конец.

Нефед Мироныч вывел его под руку из амбара и закрыл дверь на замок.

— Раз так, ни пуда не дам, — с досадой проговорил он. — Поглядите, люди добрые, какой богач объявился: хлеба ему мало, денег мало. Что ж ты думаешь, я все хозяйство тебе отдам, а сам, может, впридачу, в работники к тебе пойду?

Яшка и Алена с матерью были на базу, выбирали корову: Яшка понимал толк в коровах, выбрал самую лучшую — симменталку и вывел ее во двор.

Нефед Мироныч, увидав симменталку, задрожал от досады:

— Эту не дам. Эта дает молока два ведра в день, а она вам такая без надобности.

— Вот и хорошо: и хозяев накормит и себя оправдает. Нельзя так, батя, — попытался Яшка усовестить отца, — и так люди называют нас жилами.

Игнат Сысоич с готовностью поддержал его:

— Правильные речи, Яша. Люди, конечно, скажут: на всю округу живут, а дали, мол, бабку, а не корову!

Нефед Мироныч сел на порожек амбара и опустил голову. Яшка подошел к нему и стал уговаривать:

— Не срамитесь, батя. Ну, что такое для нас с вами одна корова или сто пудов хлеба?

— Он двести требует, сват этот, жадоба анафемская.

Алена, услышав эти слова, недовольно сказала:

— А вы, батя, сколько думали хлеба дать? Меньше как двести пудов мы не возьмем.

— Вот видишь, сват, — подхватил Игнат Сысоич. — Невестушка тоже на меньшее не согласна.

Вмешалась в разговор и Дарья Ивановна и беззаботно махнула рукой:

— И-и, Мироныч, мы еще наживем! Все одно его нам, хлеба того, не поисть.

— Делите сами. Можете все отдать, — раздраженно бросил Нефед Мироныч и пошел прочь, но вдруг остановился, окинул всех лютым взглядом и крикнул:

— Это ж грабеж! Разорить меня хотите? С сумой пустить хотите, а потом командовать батькой, как работником, будете? Вон с моего двора! Вон говорю, не то запорю всех! — И пошел на всех с поднятыми кулаками, но Яшка встал перед ним, грубо сказал:

— Отец, можете ничего не давать. Я дам все. Но вы больше не нужны нам с Аленкой. — И, взяв Алену под руку, он пошел со двора и позвал перепуганного Игната Сысоича.

Нефед Мироныч в ярости ударил ногой корову:

— На баз, тебе сказано! — Потом подбежал к овцам, разогнал их по двору, приговаривая: — Кать, вам сказано, а то всех порежу, треклятые!

Дарья Ивановна закрыла глаза фартуком и пошла в землянку, всхлипывая.

— Опять сбесился? Брешет, отдаст, все отдаст, теперича некуда податься, — встретила ее старая Загорульчиха и, стукнув костылем, повелительно крикнула: — Нефед, отдай все! Нечего трубу жалеть, коли хата сгорела.

Перед вечером работник Нефеда Мироныча доставил Дороховым все, что хотела Алена, и сверх того пару быков.

У Игната Сысоича при виде такого добра зажглись в глазах огоньки. Ну, теперь-то он заживет как и полагается! И он не знал, куда садиться и что говорить от радости.

— Вот оно, девка, счастье, а? И кто бы мог подумать, скажи на милость? — поделился он с Марьей своей радостью, но Марья-то знала, что он мечтал об этом приданом два года.

— Так-таки, не ждал? — насмешливо переспросила она. — Хоть бы не брехал на старости лет.

— А хоть бы и ждал. Что тут плохого? Но чтоб про такое добро, про закром хлеба, быков-четвертаков, триста рублей, отару овечек… И в голове не было про это, — уверял Игнат Сысоич, и с этой минуты у него только и дум было, как он теперь выйдет в люди. Мысленно он уже видел в своем дворе и лобогрейку, и веялку, и амбары с хлебом.

«Теперь мы покажем, как надо вести хозяйство», — рассуждал он и решительно приказал Леону бросать завод и браться за дело.

— Теперь, сынок, мы и горе, считай, покатили. Нет у нас больше счетов с судьбой! Теперь Дороховых голой рукой не бери. Не бери-и, это я, отец твой, говорю! — важно твердил он, подняв палец кверху.

Леон посмотрел на его залатанные сапоги, заштопанные шаровары и грустно улыбнулся. И Варя и Настя усмехнулись, а Марья серьезным тоном сказала:

— Чего смеетесь? Отец в купцы планует выйти, и завтра у него хоромы вырастут во дворе, а вы все думаете, что он шутит. Пора уж и посочувствовать ему: всю жизнь думку про богатство держит.

Игнат Сысоич плюнул, встал со скамейки и пересел на другую. Ничего на этот раз не сказал он, а только махнул рукой и стал крутить цыгарку. Нет, никогда не поймут его ни Марья, ни Леон — никто.

Алена видела, как все опять улыбаются, и ей стало жалко Игната Сысоича.