Искры

Чургин вдруг обернулся. В стороне какой-то паренек неумело бил обушком, и от него, подобно водяным брызгам на солнце, во все стороны летели кусочки угля.

Чургин подполз к молодому зарубщику и стал учить его, как надо держать обушок.

А Леон ощупывал стойки, рассматривал кровлю, и ему не верилось, чтобы эти дубовые столбики действительно могли поддерживать тысячепудовую тяжесть.

— Сдержат эти дрючочки? Земля нас не задавит? — спросил он, когда Чургин вернулся к нему.

— Без человека здесь ни одна крупица не изменит своего положения. Он хозяин здесь: все предусмотрит — все и в порядке будет. Ошибется — катастрофа.

— Нельзя все в жизни предусмотреть.

— В жизни — не ручаюсь, в шахте — нужно. Ну, ты, брат, подожди меня немного. Мы с тобой еще кое-какие достопримечательности шуховские осмотрим, — сказал Чургин и на четвереньках направился в верхний уступ.

Леон посмотрел ему вслед и подумал: «А он еще болеет, хлопочет об этой шуховской шахте, пропади она пропадом! Так, вырос волк в кустах и думает, что они наикраше всего на свете». Обняв руками колени, он так и остался сидеть, наблюдая, как возле зарубщиков сиротливо мерцают коптилки.

Дробный звук обушков робким эхом отзывался в пустоте, глухой перекличкой оживляя выпотрошенное подземелье.

Вверху лавы, будто исполинская лестница, в полумраке виднелись уступы, восходящими рядками чернел лес стоек. Казалось непостижимым, как эти ничтожно тонкие обрезки дерева выдерживают неисчислимую тяжесть породы, которая лежит на них; но они держали тысячепудовые глыбы этой породы, как сваи держат мост через речку. А там, наверху, жили люди, шумели базары, и не слышно было в этом глубоком подземелье ни человеческих голосов с земли, ни скрипа колесного, ни визгливых свистков паровоза. Притаилась обузданная человеком махина. И ничего, никому не боязно. А закапризничай она, шевельнись — и кончится короткий шахтерский век сотен людей.

Семен Борзых, сидевший к Леону спиной, повернулся к нему, осматривая зубок и ощупывая его большим пальцем.

Леон обратил внимание на его большие обвислые усы, на хмурые, спокойные глаза и подумал: «Вылитый учитель тот усатый».

Борзых сменял зубок. Он видел Леона у Чургина, но не подавал виду, что знает его. Нарочито по-чужому скосив на него сердитые глаза, он не то шутя, не то серьезно проговорил:

— Смотришь, как волчонок, у меня учишься, а потом на мое же место заступишь?

Леон с удивлением взглянул на него и грустно улыбнулся. Странно ему было слышать это, а вместе с тем и обидно, что его, новичка, так принял старый шахтер. И, не скрывая своей обиды, он с досадой промолвил:

— Заступил бы ты на мое место, дядя!

— Вона какой ты! А где это место твое?

— На земле.

Борзых снял очки, посмотрел на Леона.

— Да ты, парень, с перцем, оказывается.

Достав из сумки несколько стальных зубков, он выбрал какой поострее и, спрятав остальные, начал прилаживать его к обушку.

— На земле, говоришь, место твое? А вот мое — тут. Обушок, копоть, над головой — камень, а в кармане — вошь на аркане. Такое твое место было?

Он попробовал новый зубок, укрепил его понадежней и свирепо вогнал под пласт.

— Вот ты пришел, другой завтра придет такой же со своего места. А сколько нас выпустит отсюда эта могила? Этого никто не считает. Так я говорю?

Леон молчал.

Как дятлы в лесу ранним утром, шахтеры мерно долбили крепкий пласт антрацита, вгоняли в него зубки все злее, все глубже, словно там, за этой блестевшей толщей угля, было человеческое счастье и вот все хотели поскорее добраться до него.

5

Чургин поручил Леона старшему конторской бригады крепильщиков — Ванюшину.

Василий Кузьмич Ванюшин, низенький и юркий старичок, поглаживая седую бороду, не замедлил с распросами:

— Тебя ж как кличут, молодец?

— Левка.

— Леонтий, значится. Так. Ну так вот, Леонтий: ты плотницкое дело знаешь? Постой, — сузив быстрые глазки, всматривался он в его лицо, — да это не ты, случаем, на гармошке играл на свадьбе этого дурака, как его?

— Я.

— Ах, пралич тебя, а молчит! — повеселел старшой, как будто близкого родича увидал. — Так мы с тобой знакомые.

— Вы еще тогда вприсядку плясали, — напомнил Леон.

— Во-во. А что, плохо?

— Нет, здорово.

— То-то! — Он подумал немного и деловито продолжал — Значит, ты плотницкое дело знаешь, сказал? Молодец, это дело должен знать всякий. Сейчас мы зайдем с тобой в третий восточный штрек, а после махнем на свет божий за рамами и будем им установку делать. Ты рамы знаешь? Вот они самые и есть рамы, — похлопал он ладонью по толстой дубовой крепи. — А меня ты знаешь? Крепильщицкий старшой я. Зовусь дядей Василем, а шутейно — Козлиной бородкой, потому — я бороду козликом люблю подстригать. Видишь? — потрепал он свою бородку.

Леон рассмеялся. «Прозвище подходящее», — подумал он и спросил, вспомнив, как дядя Василь шумел на рабочих в артельном штреке:

— Это вы в том ходу, где артель, ругали шахтеров?