Искупление

- Чего створим, братие? Царь-град поблиз-ку! Чего створим? - твердил Мартин Коломенский.

Пимен Переяславский хранил зловещее молчание. Иван Петровский, будто карауля того, ходил за ним следом. Перед обеденным часом собрались на молитву на палубе. Келарь Илья повесил на мачту икону. Все следили молча за его руками и ждали, когда подымутся ушедшие вниз архимандриты. Но вот оттуда послышались дерзкие голоса:

- Не смей прикасатися! То - не собь твоя! То клобук святительской! кричал Иван Петровский.

Боярин Юрья поспешил вниз и увидал свалку: Пимен поверг на пол Ивана, Мартин разнимал их,

- Уймитеся! Уймитеся пред усопшим святителем! Дайте мне клобук!

- Ты не свят, боярин Юрья! - воскликнул Пимен и решительно выдрал белый клобук святителя, стал его разглаживать.

Усмирясь, все четверо стали на колени и долго молились. Они не поднялись к обеду в напалубную городьбу, занятызделом важным. С общего согласия достали с груди умершего ключ и открыли сундуки - с казной, с дарами, с одеждами святительскими. В сундуке с казной нашли то, что искали и о чем ведомо было ближним владыке людям - чистые хартии великого князя с его серебряными печатями. В этих крохотных серебряных пластинах была сокрыта великая сила.

- Ставьте меня митрополитом! - потребовал Пимен.

- Не бывать тому! - воскликнул Иван. - Ты грешен и в вере нетверд!

- А! Сам восхотел?

- Восхотел! Понеже нету ныне на Руси просвещенней меня!

- Ты неправеден! Ты постов не правиши! Ты дщерь брата моего, Ерофея, цапал на исповеди! - не унимался Иван. - Уж коль вводить в обман патриарха Нила, то пусть предстанет пред ним отец Мартин вместо усопшего!

- Отец Мартин при испытании веры во Царь-граде всех нас во стыд введет: он, как и ты, отец Иван, буквицы гречески вельми мало ведает, начертати те буквицы негоразд!

Тут спустились к ним бояре. Федор Шолохов, подружившийся с генуезсктш купцом, отведал у него с утра фряжского вина ковш за упокой души владыки, теперь он вывел всех из спора делом срочным, первостепенным:

- Отцы святые! Чьей собью ни станет клобук святительской, а усопшего владыку Михаила надобно земле придати тайно, понеже иначе нчгкого патриарх Нил не благословит!

- Премудры речи твои... - покачал головой боярин Юрья.

Он оставался самым старшим по слову великого.князя, и теперь он смотрел на его печати на хартиях, матово блестевшие искусным изображением святого Димитрия, ломаной вязью русских букв: "Печать князя великого Димитрия", и велел всем хранить молчание пред полком посольским, а особенно - пред купеческим людом генуезоким. Ввечеру ру-сь покинет корабль, тайно схоронит святителя Михаила и сама доберется до Царь-града, а генуезцам путь открыт в свою Геную или в Крым...

Боярин Юрья закрыл сундуки " последнем полез наверх. С лестницы он "глянулся, и ужас объял его: лицо владыки не обретало обычной восковины, а было серо и мрачно. "Ужель сие несчастье - дело рук сотанин-ских? - и, уже поднявшись, твердо положил для себя: - Сие есть .злокозние нечестивого Мамая! Сие суть его тайные яды, убивающие человека за сотни перелетов стрелы от места вкушания их... О, злобесие сотонин-окое!"

Боярин Юрья зспомнил, что владыка Михаил часто хватался за грудь и присаживался...

...Корабль отпустить не решились. Всю ночь он простоял на якоре в ожидании бояр и архимандритов с десятком воев. А на берегу лежало тело митрополита. Горели свечи. Архимандриты - Иван, Маотин и Пимен - поочередно читали над усопшим и молились, примирясь друг с другом. После похорон все вернулись на корабль, но к пристани Царь-града идти не торопились, а сели в корабельной подклети, где умер митрополит, помянули усопшего и держали последний большой совет. С согласия большого боярина Юрьи дерзновенно пошли на ложь и, позвав толмача "на все руки", велели ему писать на одной из двух опечатанных и чистых хартий:

"От великого князя русского к царю и патриарху. Послал есмь к вам Пимена. Поставите ми его в митрополита, того бо единого избрал на Руси и паче того иного ие обретох".

После писания все трое архимандритов и большой митрополичий боярин Юрья Кочевин-Олешинский погрозили толмачу пальцем и выдали из сундука покойного владыки гривну серебра.

К полудню над морем потянул снова веселый ветер, летевший из далекого Крыма. Боярин Юрья оставил святых отцов, вышел на палубу, глянул на Царь-град, совсем близко выступивший в ярком свете дня, вспомнил, что кроме сундука с серебром есть еще чистая хартия с печатью, под которую можно занять у ганзейских купцов десятки тысяч рублей серебра под великий рост и уломать патриарха Нила, вспомнил, что новый митрополит Пимен отныне в его руках, вспомнил, какие блага сулит в будущем веское слово первопастыря на Москве, вспомнил семью свою, двор, деревни и слободы, которых не мешало бы прикупить еще, вспомнил заносчивых, сильных бояр - вспомнил и пал на колени, на жесткие доски палубы и стал возносить молитвы богу, кланяясь куполам византийских соборов, воссиявших вдали золотом крестов.

* * *