Искупление

- Понаставь им скамье! - напомнил Дмитрий и убрался в шатер: дымом костра ослезило глаза - близко жгут...

В шатер вошли и степенно расселись: тысяцкий Вельяминов, Акинф Шуба, подсеменил дрянным шажком Кочевин-Олешинский и взгромоздил тучное тело впереди Акинфа Шубы. Вошел, перекрестясь, воевода Федор Свиблов, подергал раненой шеей, сел скромно в угол. Туда же, касаясь головой синего шелка, забрался Лев Морозов. В раздернутом пологе весело загомонил Иван Минин цесь в погибшего брата - с шутками пропустил низкорослых бояр Кусакова и Кошку. Торопливо вбежал в шатер Дмитрий Зерно, покатал по шатру темные, татарские глаза над широкими скулами (много осталось от мурзы Четы!), плюхнулся на скамью рядом с тысяцким... Все пришли при оружии, и Бренок не отымал .мечей, поскольку тут не княжий терем.

Тихо вошел, запутавшись в пологе, подуздный боярин Семен Патрикеев, напросившийся в поход: Михаил Тверской пожег его деревни - отомстить надобно... Взял его Дмитрий, но не этими малыми и белыми, как у чашника Пронского, руками бить Тверь. Тут нужны руки покрепче... Вон Григорий Капустин влетел в шатер, глаза горят, плечи работушки требуют...

- Митька бежит! - сообщил он.

Монастырева встретили гулом одобренья - слава и честь похода, а улыбка - во все широкое белое лицо, аж ямки на щеках.

- Как рубка? - спросил Дмитрий.

- Ру-убим, княже! Токмо литва постреливать взялась, понеже опаску чует, окаянна!

Монастырев говорил, а сам продирался меж скамей.

- Сторожу выставь! - тотчас наставил Шуба.

- А у меня услано наперед две сотни лихих... Дай-кося меч-то дорогой! - Монастырев выхватил из руки Шубы меч в дорогих ножнах, но тот вцепился и выдрал назад.

- Полно тебе, озорник! - и стал прицеплять к боку - от греха подальше.

Дмитрий улыбкой простил озорство воеводы и тоже сел на столец, с которого подымался над военным советом на две головы. Всем был виден начищенный самим мечником бронзовый панцирь на груди. Иссиня-черным отливали кольца кольчуги. Дмитрий был без шлема и без корзна на плечах.

- Разоблачитеся малым обычаем, - посоветовал он устало, а когда посымали шлемы, порасстегнули доспехи, помогая друг другу ослабить ремни, прямо спросил: - Что порешим с вами? Ладно ли, что велю держать Ольгерда в заовражье? У кого помыслы иные?

Вельяминов оглянулся, пощупал колючими узко поставленными глазами воевод, как бы стыдя их за возможную наглость перечить приказу Дмитрия, и всех смущал немного этот взгляд, только незаметно пришедший Владимир Пронский выдержал и заставил тысяцкого отвернуться. Пронский был смур и, кажется, болен. Вот уж второй десяток лет спорит он с Олегом Рязанским за рязанское княжество, будучи тоже князем, даже посидел в минувшем году на княжестве этом, да пришлось выкатиться из Рязани: не принял его люд, зря старался великий князь Дмитрий, когда выдавливал Олега полками из города. Лучше бы и не сидеть там те короткие месяцы - одна насмешка вышла...

- Пронский, что скажешь об этом?

- Дак чего, княже... Петух литовский без гребня ноне, Митька выдрал ему гребень-то...

- Разумею... Дух ему повыпустили, а Тверь?

- А Тверь, княже, в рот Литве глядит,

- Истинно так... - вздохнул Дмитрий. - А тысяцкой чего?

Вельяминову всегда первое слово должно быть дано, потому он немного приобиделся за разговор с Прон-ским. Коль он, Вельяминов, самый большой военный начальник, так его и вопрошай первого... Тень обиды осталась и за сына, за Ивана, коего великий князь не велел брать в поход.

- Коль обложим через два дни Ольгерда да ударим с трех сторон - велик урон причиним. Литва, она там вся почитай, на виду, токмо надобно оба крыла - лево и право - выбить из лесу, а потом лучным боем, густым - из-за дерев...

- Истинно беседует тысяцкой! - поддержал Коче-вин-Олешинский, наперед ведая, что за похвальбу даже не в черед Вельяминов не обидится. - Ныне по весне, когда рыба у берега косяком щаперилась, я ее стрелой бил, не глядючи, вот вам крест! - и зацапал бороду и голову пальцами - волосы кверху, бороду потянул вниз.

- Так-то оно та-ак... - протянул Морозов. - Токмо литва, она те, боярин Юрья, не плотва.

- Плотва - не плотва, а ныне баба-портомоя пошла у меня на Москву-реку с ведром, зачерпнула, а там, в ведре-то, рыба! Она глыбже ступила, загнула подол-от...

- Ты не про то, боярин Юрья! - одернул болтовню Олешинского Дмитрий. Хороша ли дума тысяцкого нашего Василья Вельяминова?

- Хороша, коли так...

За пологом шатра послышался властный голос, распевный и красивый:

- Даруй вам бог, о преславное воинство наше, долги годы и легку смерть за дом пресвятой богоро-оди-цы-ы!

- О! Отец Митяй! - воскликнул Монастырей.

- Весел с похорон-то... - хотел было позлословить Акинф Шуба, но подобрал язык: коломенский поп Митяй отныне при великом князе неотлучно, это его духовник, а по возвращении Дмитрия из Орды сладкоречивый иерей занял приход в церкви кремлевской Михай-ла-архангела, и был возведен великим князем в печатники,. Серебряную печать великого княжества Московского носит на шее, рядом с крестом...

- Мир дому сему-у-у! - громогласно пропел Митяй, еще только сунув голову в шатер.