Искупление

- Почти нас, отче! - позвал его Дмитрий.

Митяй прошел, растворяя в воздухе шатра запахи ладана и отрадный дух бражного меда. Выпил отец Митяй над могилами порубленных у той реки... Там и задержался священник, пока убирала в скудельницы побитых сотня Монастырева. Литовцев хоронили пленные...

- Не сей ли час ведеши, Митрей Иванович, преслав-ных воев своих на врага треокаяннаго?

- Нет, отец Митяй, не сей час, да не за горами...

- Не пора ли, княже, ужинать да на молитву?

- Всему свой час, отче Митяй, - сухо ответил Дмитрий, и тот мигом уловил недовольство.

- Благословляю вас, мужи отменны, и все ваше... наше преславное воинство-о-о! Не смей рассмехатися, Монастырей! Ты преславен ныне? Но возьмите врата славы ваши и врата славы господа нашего - врата вечнаго! Господь войдет во врата славы един, како перст, како солнце на небеси! Он крепок и всесилен! Он силен в брани, и да воздастся слава ему! Аминь!

Митяй вышел нетвердо из шатра, направляясь в свой, и воеводы молча проводили его взглядами. Правду говорили о Митяе: громогласен, величав, горд и в книжном писании премудр несказанно, а тут еще - кня-зев печатник...

Великий князь и впрямь казался недоволен Мо-настыревым.

- Митька! - шепнул ему Кусаков. - Ты язык-то попридержи, а не то...

Но Дмитрий был озабочен иным делом. От князя Владимира Серпуховского пришла весть (еще на вчерашнем переходе), что в Орде будто бы опять неспокойно. Последние сутки он то и дело вспоминал Сарай, дворец хана и великого темника. Сейчас Дмитрий особенно ярко припомнил, как приближенные хана взирали на Мамая - на него, а не на хана! В тех алчных взглядах прибитых и потому еще более преданных собак угадывалась сила нынешнего и особенно будущего правителя, ибо придворная свора никогда не ошибается, и по ее поведению можно так же безошибочно прочесть завтрашний день Золотой Орды, как Мамай читает в "Сокровенном сказании" великое прошлое улуса Джучи...

Княжья стража, выставленная за кольцо телег, кме-ти из стремянного полка, которыми во время походов начальствует Капустин, не по обычаю громко заперек-ликалась, что вблизи великого князя им запрещалось. Капустин волком вышаркнул наружу. В шатре прислушались - ни крика, ни шлепков по шлемам стражников, наоборот - тишина, и Капустин снова влетел в шатер.

- Княже! Литва со чумичкою!

Это не было неожиданностью для Дмитрия. Когда он повелел делать засеки и на крыльях литовского лагеря, он понимал, что Ольгерд оценит опасность, и вот - послы...

Вошли в шалаш два тысячника. На плечах два копья, только вместо рожнов на концы древка привязано по большой деревянной ложке-чумичке. Этот способ мирного восшествия в чужой лагерь взят был от немцев - так впервые сдавали они замки псковичам, выходя оттуда с этим мирным оружием.

Дмитрий долго и молча рассматривал остановившихся тысячников Ольгерда. Вперед не пропускал и места на скамьях не давал. Сам сидел. Он строго смотрел в лица этих высоких, одинаково русых, как на подбор, воинов, и ему казалось, что кого-то из них он видел со стен Кремля в декабре семидесятого...

- Великий Ольгерд предлагает московскому князю мир! - заявил тысячник, стоявший справа, и оба склонили головы, держа шлемы в руках.

- Мир? - Дмитрий поднялся со стольца и, перешагнув скамью, на которой сидели Вельяминов и Кошка, подошел к литовцам вплотную. - Старому Ольгерду понадобился мир? А Михаилу Тверскому он оставляет войну?

На скамьях ворохнулись бояре и воеводы: мудро вопросил великий князь, ой, мудро! А послы-то, тысячники-то, не ждали такого, эвона как мнутся...

- Передайте старому Ольгерду, что он беспричинно преобидел зятя своего, Володимера Ондрекча Серпуховского, и меня, великого князя Московского. Почто ведет он войска свои во владения наши? Мы, князья русские, сами горе свое поразмыкаем, без помощи... Мы подрались, мы и помирились. А еще передайте старому Ольгерду, что за Москвой долг великой: надобно навестить с полками моими град Вильну, не то неровно ложится - вы у нас бывали, а мы - нет...

Дмитрий говорил это негромко и нестрого, слегка покусывая губу и не скрывая этого движенья ни от своих воевод да бояр, ни от литовцев, но вдруг как-то приосанился, построжел лицом и гневно закричал в лицо литовским послам:

- Мир с Ольгердом - мала утеха мне, коли перестарок отрочий, Михаил Тверской, не натешился игрою, проливая кровь христианскую! Я сел на коня, дабы наказать всех вас! - Он отошел к стольцу, крепко, още-рясь, вытер бороду ладонью и спокойнее закончил: - Подите к своему Ольгерду и возвестите ему: мир утвердим, токмо не меж нами, а меж всеми. Ольгерд со Михаилом Тверским, со Святославом Смоленским, со Дмитрием Брянским и которые помельче с ними, а с моей стороны - так же все мои князья.

Послы откланялись.

Движением руки он остановил уходящих послов и жестко сказал:

- И пусть помыслят князья с царем вашим старым: у Москвы ныне достанет силушки на всех вас! - и уже тихо дополнил: - Токмо достанет ей, видит бог, и кровушки пролитой да неотмоленной...