Искупление

После смерти тысяцкого Василия Вельяминова в минувшем году сын его Иван не был поставлен на место отца: великий князь упразднил высокую должность тысяцких на Москве. В обиде Иван бежал в Тверь.

- Тут неведомо, отец Сергий, кто кого сомутил - Иван Некомата-сурожанина или тот Ивана, токмо слышно было, что-де Михайло Тверской принял их с лю-бовию, а ныне, после пасхи, напровадил будто бы в Орду, - отвечал Тютчев степенно и значительно добавил: - Надобно внове ждать послов с ярлыком ханским в Тверь.

Игумен Сергий, ходя по Руси, озабочен был теми же мыслями, даже грамоту послал епископу Тверскому, дабы тот унял князя, отвратил его от пути братоубийственного, по которому опять пускался князь.

Яков Ослябя томился больше сотоварищей: ему и оставаться тут было тяжело и хотелось спросить, где жил брат его, и старый игумен разгадал молодого воина.

- Поди, отроче, во-он в ту келью, что перед последней поставлена, указал он сухой ладонью в конец двора. - Поди, то келья брата твоего, никто там не живет. Тешу мыслию отрадной себя: вернется он в Троицку обитель, Яков вышел, поклонясь. Тютчев и Квашня степенно молчали, посматривая на затравеневший весенний двор, на позеленевшие, взявшиеся мохом бревна забора, стоймя врытые в землю.

Солнце клонилось к западу, Тютчев сделал знак Квашне, молодые вой поднялись и испросили благословенья.

Пересвет затворил за ними ворота и постоял, смотря им вслед. Вот поедут эти вольные молодые вой, будут перекликаться в дороге со встречными, улыбаться женщинам и петь мирские песни... А наступит час, они сядут на своих коней и устремятся в лихой скачке на ворога и сгинут в брани лютой вот им и рай небесный и вечная память на земле.

Вечером он ходил во мшаник, где ночевали вповалку богомольцы, - носил им хлеб и квас и наслушался престрашных рассказов о разбое ушкуйников, о душегубстве на дорогах. Эти рассказы, и уход Осляби, и ежеве-сеннее томленье по мирской жизни, растревоженное появлением в обители молодых воев, но особенно слова Евсея надломили в душе Пересвета что-то такое, к чему ранее опасался прикасаться.

Когда он вернулся, затворив ворота, и направился было в свою келью, поеживаясь от весеннего холода, от тумана, накатившего на обитель с реки, как всегда, после захода солнца, то заметил в церкви, через растворенную дверь, свет одинокой свечи. Приостановился, хотел зайти, но устыдился зачем мешать игумену? Так бы и ушел, но старец появился в дверях, посмотрел на инока и позвал.

Внутри церкви было совсем темно, туда и днем-то мало втекало света сквозь волоковые оконца, а в тот час горела лишь одна сальная свеча и было так тихо, что слышалось шипенье сала, в котором сгорала шерстяная крученая нитка, да тяжелое дыханье Пересвета.

- Феодор! Здесь токмо бог и мы... Отвори душу - и снизойдет благодать облегчения.

- Ты видишь, отче, душа моя смятена... Вот уж четвертую весну бури навещают меня. Зиму креплюсь молитвою, а как по весне приходят миряне, я журавлю-зимушнику подобен - рвуся к ним глазама и ушама, как сей день... Отче! Поведай мне пред иконою; почто так творится на Руси - по дорогам смертоубийство утвердилось, развратников веры люди слушают, не убо-ясь греха. Князья да бояре в кровавой купели землю крестят, а перед смертию постригаются в монахи и мрут с лицом преспокойным, ибо, греша всю жизнь, они за мало время в иночестве отмаливают грехи свои. Мне презренны слова стригольников, но и я бьюся в мелком недомыслии своем, страшась спросить тебя, отче...

Старый игумен стоял перед Пересветом, спиной к царским вратам. Он стоял со свечой в руке и смотрел на инока неистовым взглядом проповедника.

- Исповедуйся, сыне! Не оставляй в себе сомнения, они стравят душу твою, рже подобно...

- Скажи мне, отче, каким грехом великим прогневил бога народ? За что томим он неволею?

- О грехах да не грешным вопрошати... Удел смертного - замаливать грехи. Не отступи от заповедей! Мы, слуги дома божия, богатства тленного избежав, верою творим благо.

- Отче... Сыми камень с души многогрешной... Поведай, почто вера наша, праведна и воссияпна в веках, иных вер превыше и чище, но почто она пред ворогом безбранна и души ископыченны еще ниже смирять велит? Зимою ты твердил нам, как явилась на Руси вера, како несли ее из земель греческих... Грешен, отче!..

- Говори!

- Не подменили ли ту веру в пути? Не злым ли промыслом то изделано, дабы смирить нрав огневой древних русичей и тем обороть необоримых?

Игумен не ответил. Он медленно повернулся к иконе, укрепил свечу, стал молиться стоя, но страстно, сбивчиво, повторяя одни и те же слова: "Укрепи помышление мое..." Но вот он повернулся. Лицо оставалось в тени, а голова была охвачена светлым ореолом - то свеча высветлила белый, как пух, оклад волос.