Искупление

Дмитрий нарушил обед побережный и велел сбираться в путь.

Он решил в Москве дождать ханова посла.

5

В оконце еще сочился свет вечерней зари, и Лагуте хватало его, чтобы дочинить хомут: кузнец он отменный, бронник знатный, но и кузнецу в хозяйстве без лошади нельзя. Ребятишки крутились у избы - молока ждали: мать ушла корову доить. Даже меньшой пообмогся от плеточного удара, не лежится в закуте, тоже выполз.

Голова побаливает, ночью тронет рубец, заденет подгнившую корку - в слезы, а сейчас вместе со всеми весел. "Хорошо еще, не убил тысяцкой насмерть", - думалось Лагуте. Он высунулся в оконце, крикнул старшему:

- Акинька! Акиндин! Затвори кузницу! Жена пришла невесела.

- Что кручинна? - спросил строго.

Анна не ответила, выставила вместо трех лишь одну кринку - корова сбавила удой. Другая еще была в запуске, и семье не приходилось надеяться на молоко, а трава, не успев подняться, начала сохнуть на невиданной жаре. Если не будет дождя еще недели две, всходы яровых посохнут на корню.

Ребятня ввалилась в избу следом за матерью, за подойником - все пятеро, - едва кринку не опрокинули. Анна плеснула молока в кружку малому, во вторую - дочери Олисаве, а остатки пустила по рукам. Старший первый схватил кринку и, торопясь, качнул молоко на щеку. Потекло оно по шее и груди - светлая, видимая я в полумраке драгоценная струя.

- Не лей! Не лей! - захныкали братья.

Отец подобрал с полу чересседельник и молча опоясал Акиндина по спине.

- Живо спать на кузницу!

- Помолитесь! - напомнила Анна.

Сегодня она была особенно пуглива и не перечила мужу. Ей и раньше он воли не давал, а тут так сошлось все, что Лагута стал защитником и спасителем ее родни. Два года назад отдал все сбереженные куны да еще запродался на три года князю Серпуховскому, дабы выкупить из полону брата ее родного, Ивана, повязанного в немецких землях, когда псковитяне ходили "по немец". Не успели с князем разобраться - на тебе! - второй брат, Елизар, из полону сам утек, объявился нахлебник, да еще с женой, да еще с татаркой! Анна думала, что Лагута языка лишится иль хватит его падучая, а он только посерел лицом и еще раньше стал подыматься с постели и вставать у горна. Анна радовалась, что все пока так обошлось, и радость свою боялась показать, она прятала ее за сердитыми криками на детей, ругала ругмя тысяцкого за младшего своего, а сама все же радовалась и не могла утаить радость в голосе, по которому Лагута знал все, что творилось в ее душе. Он принял брата до осени, но поставил условие: татарку - вон или пусть окрестится немедля!

Елизар обегал все церкви на Москве - никто не желал задешево крестить татарку, всюду попы грозили ему епитимьей за прелюбодейство с иноверкой. Тогда все тот же Лагута и посоветовал Елизару поехать в Коломну к отчаянному попу-златолюбцу Михаилу. Славился Михаил Коломенский среди всех московских иереев статью своею, зычным голосом, умением читать по книгам...

- Спати пора, Лагутушко, - напомнила Анна.

Он только вздохнул в ответ, но хомута не оставил, а растворил настежь оконце, и свету стало чуть больше, чем проходило его сквозь сушеный бычий пузырь на раме.

Анна ушла в запечный закут, вынесла мужу пареной репы, капусты квашеной, кусок хлеба, поставила соль в резной солонке и снова ушла в закут, зашуршала постельником.

Вскоре пришел туда сам Лагута. Помолился во тьме - похрустел руками, наломанными молотом, и повалился на соломенный постельник.

- Лагутушко, возьми Елизара в подручные молотобойцы, покуда он тут, тебе легче будет.

- Он сам с усам! - промолвил Лагута, поскребы-вая грудь.

Айна помолчала и сказала заветное:

- С будущей весны он своим домом заживет... Это значило, что Елизар с татаркой и зиму будут у них. Лагута засопел сердито, и Анна отвела его гнев:

- Брат Иван отписал ведь нам на бересте, что-де долг возмещать станет отныне. Сказывали ввечеру богомольцы придорожные, что-де во Пскове пока дешевая рожь.

- Надо бы послать Елизара по хлеб, - тотчас заметил Лагута. - Нынь от жары этакой да и по приметам стариков хлеб дороже коня будет, а где те куны взять на хлеб?

- Князю Серпуховскому поклониться разве?

- Поклониться! И в прежни-то годы, когда не я ему, а он мне полторы гривны [Гривна - около 160 г серебра. Гривенка - 0,5 гривны] должен был, тогда и то не ведал, как к ему подступиться, а ныне, после разорения... Мелешь, баба, не дело! Сказала бы лучше, как гривенку с Некомата содрать.

- Возьми-ко у него! Рожа нагла, а глаза мутны, заплеваны, гахой отдаст тебе!

- На княжий суд выволоку! Живы, поди, древние законы!

- А что ему законы, коли судьи знакомы! Тиун княжий во кармане Некомата сидит! Сей купец и на Елизара лапу вскогтил, токмо не ведаю пока за что.

- У их счеты не тутошние, сурожские дела тянутся, нам не до них: скоро свейское железо на торгу будет - брать надобно.

- А хлеб, Лагутушко?

- Вот тут и рвись, хоть иди с кистенем на дорогу, а не то - в ушкуйники новгородские, знатно, по Волге гулять с ножичком вострым...

- Полно, Лагутушко, тебе ли так мыслить? Руки-те у тебя золотые, с такими руками да душу губить...

Такие слова покоили душу Л а гуте.