Искупление вины

В один из вечеров Маруся подошла к Михаилу и, печально улыбнувшись, сказала:

– Вчера была у Ирины, моей школьной подруги, у нее сын немного постарше нашего… Все с лошадкой деревянной играл, пока мы разговаривали. Наш Артем увидел и стал плакать, тоже на лошадку захотел сесть. Я его в седло посадила, так он потом вставать не хотел, все упирался. Едва оттащила… Сегодня все магазины обошла, хотела такую же лошадку купить, но нигде не нашла. У знакомых спрашивала, тоже ни у кого нет. В сорок первом холода стояли сильные, вот все на дрова и пошло.

– Сделаю я ему лошадку, – пообещал Михаил.

В тот же день, выбрав в сарае подходящие чурбаны, он взялся за работу.

Решил сделать такую же лошадку-качалку, какая была у него в детстве. Вот оно, неразгаданное свойство человеческой памяти: столько лет прошло, столько событий свершилось, столько всего пережил, как хорошего, так и плохого, много раз был на краю гибели, один раз даже из могилы выбрался, а вот старенькую, со стертой краской лошадку, невесть откуда взявшуюся в их доме, вспоминает до сих пор. Лошадь широко улыбалась, показывая крупные белые зубы. Вспоминался даже ссохшийся запах дерева. Никогда он не был так счастлив, как в то время.

Работа шла хорошо, голова лошади выглядела, как настоящая. Он знал – старается для мальчишек, которые, безусловно, оценят его труд. Заберется сын на коня и вспомнит, чьи руки его смастерили.

После обеда подъехал Елисеев и сказал, что нужно срочно выезжать в Управление. Не сказав ни слова, Аверьянов отложил в сторону пилу с недоделанной работой и отправился за ним.

Волостнов выглядел угрюмым, но держался просто и ровно, как всегда. Михаил догадался, что предстоит непростой разговор.

– Сегодня будет последняя радиограмма, и на этом ставим точку, – глуховатым голосом объявил майор. – Текст радиограммы таков: «Петергофу. На запад не прорваться. Усилены меры контроля. Повсюду патрули. Трудно сказать, с чем это связано, но сейчас Вологда напоминает прифронтовой город. Обходными путями пришли в Буй. Передвигаться дальше с рацией опасно, решили ее припрятать. Как только представится возможность, сразу же выйдем на связь. Сейчас двигаемся на Урал. Маз». Все! Больше не будем портить кровь майору Петергофу, иначе его здоровье может не выдержать такой нагрузки. Все это нужно зашифровать.

– Сделаю, Лев Федорович.

– И еще вот что… Как отправишь радиограмму, сразу же поднимайся ко мне. Есть серьезный разговор.

– Хорошо, Лев Федорович, – ответил Михаил и неслышно вышел за Елисеевым.

Оставшись в одиночестве, Лев Федорович взял со стола распечатанный конверт, пришедший накануне, вытащил из него письмо, заверенное гербовой печатью, и вновь перечитал. Пришло официальное сообщение о том, что он переводится на новое место работы – в Москву! Ожидало повышение, вот только вряд ли его оставят в столице. Да и желания особого не возникало. Скорее всего, в очередной раз отправят укреплять какую-нибудь периферийную область. Так даже к лучшему – поменьше можно будет оглядываться на московское начальство. Сам себе хозяин!

Оставалось одно важное дело, которое следовало завершить, – операция «Барин». Если не удалось Аверьянова реабилитировать подчистую, то следует как-то поудачнее вывести его из-под удара. После того как он уедет в Москву, вряд ли ему кто-то сумеет помочь – будет отбывать оставшийся срок. А набегает немало, целых семь лет. В заключении время идет куда медленнее, чем на воле. За колючей проволокой с ним может произойти все что угодно. Там не санаторий, может тяжело заболеть и выйти на свободу инвалидом, его могут «поднять на ножи» уголовники, содействие следствию от них не укроешь, может просто сгинуть где-то в заледенелых пластах вечной мерзлоты. Михаил Аверьянов достоин куда лучшей доли, и очень жаль, что у него не получилось добиться помилования. Впрочем, есть кое-какой выход. Подняв трубку, майор сказал:

– Соедините меня с Прокофьевым.

Волостнов сдружился с Павлом Прокофьевым во время учебы в институте. Позже судьба развела их в разные стороны – сам Лев Федорович стал слушателем Центральной школы ОГПУ, а Прокофьева направили в секретариат Президиума Верховного Совета СССР. Обо всех решениях, в том числе и помилованиях, Прокофьев узнавал одним из первых.

Уже через минуту он услышал жизнерадостный голос старого приятеля:

– Лев Федорович, как ты вовремя, я как раз хотел тебе звонить.

– Что-нибудь есть для меня? – понизив голос, спросил Волостнов.

– Ты о своем подопечном? Могу тебя порадовать, твое обращение дошло куда следует. Комиссия при Президиуме учла все обстоятельства вашего дела и время операции засчитала Аверьянову за отбывание срока. А сам срок заключения сократила с восьми лет до трех. Я тебе вышлю решение о помиловании.