Искушение

И теперь, когда нам известно, на чью сторону встанут человековолки… В прошлый раз, когда вампиры и волки сражались вместе, чтобы разбить их, понадобилась целая армия горгулий. Кто знает, что для этого понадобится теперь, когда у нас помимо ведьм, ведьмаков и драконов есть всего одна горгулья и несколько вампиров-отщепенцев.

Не очень-то хорошие у нас шансы.

Но мысли о войне подождут… по крайней мере, несколько дней. Потому что, когда Джексон помогает Грейс встать из ямы, которую для нее выкопал я, он обнимает ее и прижимает ее тело к своему. И я выхожу из себя даже до того, как он наклоняется, чтобы поцеловать ее, и все мое самообладание – и чувство эмоционального самосохранения – улетучиваются без следа.

Мои руки сжимаются в кулаки, клыки разом удлиняются, и, хотя есть тысяча других способов сообщить Грейс то, что я недавно узнал, и я надеялся сделать это с помощью одного из них, слова вырываются у меня до того, как я успеваю даже подумать о том, чтобы сдержать себя:

– Джексон, будь добр, убери свои вонючие лапы от моей пары.

Конец второй книги

Но подождите – есть еще!

Продолжайте читать, и вам представится возможность прочесть две главы, в которых повествование ведется от лица Хадсона.

Все изменится…

Не хотел просыпаться таким

– Хадсон —

Что-то не так.

Я еще не знаю, что именно, но что-то определенно не так.

– Грейс? – говорю я, ожидая, что сейчас она подарит мне ту самую улыбку, которую приберегает для меня одного – наполовину радостную, наполовину раздосадованную и такую милую.

Но улыбки все нет.

Нет ничего, кроме пустоты, которая чертовски пугает меня.

А вдруг что-то пошло не так?

– Грейс? – опять зову ее я, на сей раз говоря немного громче и сделав свое присутствие чуть более ощутимым.

Мне никогда не приходилось делать это прежде, когда нас было только двое и мы существовали в отдельном измерении – в котором не было ни шумового фона, который необходимо перекрикивать, ни бушующего за окнами бурана, ни бестолковых учеников, болтающих бог знает о чем, ни мелодии старой песни «Роллинг Стоунз», которая играет вместо звонка, потому что директор школы считает ее клевой.

Там были только мы, и, хотя я был обеими руками за план Грейс вернуться – потому что, когда она рядом, я оптимист (коим меня никто никогда не считал, кроме Грейс), – должен признать, я не ожидал, что все начнется вот так.

Она по-прежнему не отвечает мне. Вместо этого она спускается по лестнице Кэтмира с таким видом, будто ее не было здесь шестнадцать минут, а не шестнадцать недель.

Ничего не понимаю.

– Грейс! – На сей раз я захожу на ту тропу в ее мозгу, на которой она не может меня не заметить (и наоборот), тропу, которая впервые показала нам, что мы связаны вот уже много недель.

Она оступается на лестнице и едва не падает. Я беру на себя контроль над ее телом – всего лишь на секунду, чтобы не дать ей упасть. Я знаю, мы договорились, что я буду забирать контроль, только если решу, что это необходимо, но, по-моему, сейчас именно такой случай – нельзя же допустить, чтобы она скатилась с винтовой лестницы.

Твердо встав на ноги, она оглядывается по сторонам, словно пытаясь найти кого-то… или ища глазами того, кто позвал ее.

Меня охватывает радость при мысли о том, что она наконец услышала меня, и я зову ее снова:

– Грейс! Грейс, ты меня слышишь?

Она опять вздрагивает и опять оглядывается по сторонам. Но сейчас только восемь часов утра, и никто из учеников не обращает на нее внимания, все спешат на уроки.

– Грейс, я здесь.

Она смотрит на лестничную площадку верхнего этажа, затем качает головой и бормочет:

– Соберись, Грейс. – Она поспешно спускается по последним ступенькам и сворачивает в главный коридор.

Черт. Что-то явно пошло не так. Она и правда понятия не имеет, что я здесь. Не понимаю, как такое возможно после всех наших планов. Не понимаю, почему она совсем не пытается разобраться, что именно пошло не так. Может быть, она и не слышит меня, но неужели ей неинтересно, куда я подевался?

Именно эта мысль заставляет меня прочесать всю ее голову в попытке понять, что же происходит. Но правда доходит до меня, только когда она заходит в переполненный коридор: она не просто не слышит меня, она не помнит меня.

Что за хрень?

Я говорю себе, что ошибаюсь, что мне незачем психовать. Не может быть, чтобы Грейс просто забыла меня. Просто забыла нас.

Но тут вампир с длинными волосами – если мне не изменяет память, друг моего брата – останавливает ее.

– Грейс? – говорит он, и вид у него такой, словно он встретил привидение. Впрочем, он, вероятно, думает, что так оно и есть.

Часть меня все еще ожидает, что сейчас Грейс заверит его, что с ней все хорошо, хотя она и исчезала так надолго. И только когда она улыбается ему и говорит: «А, вот ты где. А я уже думала, что сегодня мне придется читать «Гамлета» без тебя», – я наконец понимаю, что все пошло наперекосяк.

Потому что она забыла не только меня – она забыла все.