Искушение

Но я все равно не даю сдачи. Пусть делают все, что им вздумается, чтобы произвести впечатление на моего отца. Потому что дело не в том, что они делают со мной, а в том, что я позволяю им делать. Сейчас цель оправдывают средства, а я работаю над достижением этой цели уже очень давно. Слишком давно, чтобы позволить садистским наклонностям моего отца пустить мой план под откос.

Удары все сыплются и сыплются, пока у меня всерьез не начинает гудеть голова. Теперь у меня все болит, тело ноет, и я знаю, что потом боль станет намного сильнее. Но троица моих обидчиков начинает выдыхаться: я слышу это по их тяжелому дыханию, чувствую по скорости ударов, вижу по лицу моего отца, на котором уже написано не отвращение, а усталость, чего я и добивался с самого начала.

Наконец он небрежно машет рукой, делая им знак прекратить. Удары прекращаются так же внезапно, как и начались, но перед тем, как эти трое уходят, один из них – кажется, этот сопляк-человековолк – нарочно с силой наступает на мою кисть, и я слышу и чувствую, как мои кости с хрустом ломаются под его ботинком.

Из всех повреждений, которые я сейчас получил, только это напрягает меня. И только это вызывает во мне злость.

Мой отец едва удостаивает меня взглядом, прежде чем выйти из комнаты, за ним следуют его свита и вожак человековолков. Когда за ними закрывается дверь, я понимаю, что это наконец свершилось. Я добился того, к чему так долго стремился.

Я лежу на полу еще несколько минут, чтобы все выглядело убедительно, если они вернутся, а также, возможно, отчасти потому, что у меня раскалывается голова. Но, в конце концов, становится ясно, что король не вернется, чтобы посмотреть, как я.

Когда он небрежно махнул рукой, я понял, что он поставил точку, что он наконец-то махнул на меня рукой, но, когда имеешь дело с Сайрусом, нельзя быть чересчур осторожным. Может, он и не блещет умом, но у него чертовски хорошо развит инстинкт самосохранения. Его делает опасным это, а также тот факт, что он готов на все, лишь бы достичь своих целей.

Наконец я отрываю себя от пола и быстро составляю мысленный перечень травм. Судя по головной боли, у меня сотрясение мозга. Челюсть не сломана, но все же изрядно пострадала, вывихнуто плечо, несколько ребер треснуло, все остальные части тела тоже здорово болят.

Чего не сделаешь ради победы.

Самое худшее во всем этом – если не считать того, что мне пришлось проглотить свою гордость, – это переломанные кости кисти руки. Весит этот чертов человековолк немного, но он основательно раздавил ее своим тяжелым ботинком.

Посмотрев на часы, я вижу, что в этой так называемой «драке» были разбиты и они. И еще мой телефон, что злит меня больше, чем само избиение. Ведь я как-никак ожидал его уже несколько недель. И даже напрашивался на него. Но мне был нужен этот телефон.

Ходить мне трудновато, но сейчас меня больше беспокоит не это, а вправление костей плеча и руки до того, как они начнут срастаться. Удар плечом о ближайшую стену быстро ставит его на место, затем я пару мучительных минут работаю над кистью и привожу в порядок разломанные кости. Я накладываю на кисть повязку – придется оставить ее в таком виде хотя бы на несколько часов, – затем возвращаюсь в мои апартаменты. У меня назначена встреча, пропустить которую я не могу.

Уотерс уже ждет меня, когда я вхожу, и хотя он и не бранит меня за опоздание, зато презрительно фыркает и выгибает бровь. Затем я говорю ему:

– Сегодня у нас будет последний урок.

Презрение сменяется чем-то иным. Настороженностью? Сожалением? Надеждой? Не знаю, да и знать не хочу. Сейчас мне надо беспокоиться о других вещах, я не могу позволить себе размышлять еще и об этом.

– Ты в порядке? – осведомляется Уотерс, положив деревянный брусок на верстак, стоящий у окна.

Я не даю себе труда скрыть свое пренебрежение, когда подхожу к рабочему месту, которое он приготовил для меня. Это единственный ответ, который он получит от меня, и, судя по его вздоху, он это знает.

– Я горжусь тобой, – говорит он.

Мне еще никто никогда не говорил этих слов, и на секунду я теряю дар речи, потому что у меня пересохло во рту.

– Вы не обязаны мной гордиться, – наконец выдавливаю я из себя.

– Гордятся не по обязанности. – Он аккуратно раскладывает инструменты рядом с деревянным бруском.

– Я не могу этого знать.

Я хочу взять лобзик, но, когда берусь за ручку, мою руку пронзает адская боль. Я стискиваю зубы и все равно продолжаю держать его, но после пары попыток понимаю, что из этого ничего не выйдет.

Внутри меня нарастает гнев. Я знаю, что неразумно сердиться после избиения, под которое я подставился нарочно, но от этого моя ярость не утихает. Мне плевать на все эти удары, плевать на сотрясение мозга и выбитое плечо, но что до кисти руки и этого последнего урока… то, что мне придется его пропустить, напрягает меня больше, чем я готов признать.

– Вряд ли мы сегодня сможем позаниматься резьбой, – говорит Уотерс, и в его голосе с четкой артикуляцией нет ни капли сожаления.

– Я справлюсь, – отвечаю я сквозь зубы. – Мне просто нужен другой инструмент.