Искушение

— Да что же вы это делаете, ое-ей?! Да вы же избу спалите!

Она бесстрашно, босыми ногами растоптала костерик. Горелую бумагу, извинившись за беспорядок, я попросил ее выбросить в печку. На полу, на половицах, осталось широкое желтое пятно с затейливыми узорами по краям…

Сон был такой. Вернее, не сон, а опять же знойная, мучительно саднящая явь во сне. Вместе с женой моей, бледнолицей Аленой, отправились покупать подарок нашему старшему сыну, Виктору. Он отлично сдал экзамен на биологическом факультете, и мы, как и собирались, готовили ему сюрприз на сто — сто двадцать рублей. Галлюцинация вернула меня в тот день, и я отлично знал наперед, что мы купим, и почему именно это купим, и как все произойдет. Ох, как не хотелось мне возвращаться в это тягостное воспоминание, как противилась подвластная мне часть естества, — но пока мы шли по хрустящему от снега тротуару, пока Алена смеялась и несла всякую чепуху, я не мог ничего изменить. У самого универмага сделал слабую попытку внести коррективы в минувшее событие.

— Алена, дорогая, — придержал ее за рукав, — а ведь сегодня конец месяца, неудачное время для покупок. В магазине полно бракованных вещей. Давай купим подарок в другой раз, а сегодня устроим шикарный ужин с шампанским. Давай пойдем на рынок и купим всякой вкуснятины.

Алена взглянула с недоумением, и обычная, так раздражавшая меня гримаса обиды искривила ее личико.

— Мы можем купить подарок и устроить ужин. Честное слово, я не понимаю, дорогой!

— Денег не хватит.

— На подарке сэкономим.

Мы вошли в универмаг и протолкались к отделу часов. Алена довольно быстро выбрала «Полет» на двадцати двух камнях в экспортном исполнении и чудесный под серебро браслет. Все вместе — семьдесят рублей с копейками. Равнодушно следил я, как жена расплачивается с кассиром, как ей заворачивают изящную коробочку. Она раскраснелась от радости и казалась счастливой. Протянула мне сверток с лукавой улыбкой, которой не видел у нее, пожалуй, несколько лет. Эта детская улыбка вызова и привета красила ее необыкновенно. Торопясь, жалуясь на духоту, потянул ее к выходу из магазина, но она, конечно же, задерживалась возле каждого прилавка. Да, так оно и было. Годы ничего не изменили в ней — суетная, беззащитная и властная женщина. Возле того, рокового отдела косметики я крепко ущипнул ее за руку, но она, казалось, не чувствовала боли. Алена уже увидела то, чего не могла не увидеть. Взгляд ее запылал фанатическим огнем.

— Смотри! Смотри, Сережа, это… Господи, ты обещал мне купить еще ко дню рождения!

На полке стояли французские духи — шестьдесят пять рублей флакончик. Проклятое парфюмерное извращение, навязчивая идея моей жены.

— Мы можем купить, Леночка, — сказал я, чуть не зевнув от скуки, — но тогда останемся без копейки. Тогда не на что будет купить даже колбасы для гостей. Не то что шампанского.

— Займем у Левашовых! — умоляюще выдохнула жена. Да, так это было, в тот день мы не купили ей вонючий флакончик духов и через час непоправимо поссорились. Ровно через час я узнал, какое я ничтожество. И еще узнал, что у моей глупышки Алены есть любовник — он купит ей духи, если она попросит. Это как раз Андрей Левашов, с которым мы жили на одной улице и были в приятельских отношениях. Через час она забьется в истерике и начнет швыряться тяжелыми, как кирпичи, словами, которые оглушат меня навсегда. Конечно, не в духах было дело, да что теперь-то! Теперь, в состоянии галлюцинации, я мог, наверное, предотвратить эту сцену. Мог вернуть себе спокойствие неведения, а моей жене — сомнительное удовольствие двойной жизни. Мог спасти Алену, мать моих детей, от свинцового мрака последующих лет. Левашов, когда она надоест ему, когда станет чересчур назойливой и требовательной, прогонит ее от себя, не церемонясь, как блудливую собачку. Он нанесет окончательный удар моей неразумной девочке… Но теперь-то, теперь я могу все поправить, могу приголубить Алену, задыхающуюся от противоречивости обстоятельств.

Ну что мне стоит раз в жизни встать выше собственного подленького самолюбия? Отринуть от себя, как грязь, мужской гонор, заквашенный на суррогате жадности и неверно понятом чувстве собственного достоинства, хлипкого достоинства самца, пыжащегося перед своей самкой. Я полез в карман, в боковой карман, где была припрятана авральная десятка, и укололся о булавку. Сильно укололся, до крови проткнул палец.

— Что же такое! — заревел я в ярости. — Булавок в карман насовала! Ты зачем мне насовала булавок, дрянь?!

Размахивал перед ее носом уколотым пальцем, не обращая внимания на окружающих, подталкивал к выходу. Несуразность и непредсказуемость происходящего довели меня до исступления. На улице, у самого входа в универмаг, побледневшая до синевы Алена обернулась и сказала, уставившись в меня ненавидящим взглядом:

— Ты очень мелкий человек, Сергей! Ты жалкое ничтожество!