Искушение

— У меня семья, ты сказала? Боже мой, какое поразительное открытие! И как уместно ты мне напомнила. А то я уж стал забывать… Вера, Вера, опомнись! Какой же ты жестокий человек. Я ночей не сплю, измучился, изолгался, чувствую себя на грани нервного истощения и вот обращаюсь к тебе, самому близкому для меня человеку, за помощью, и что же слышу в ответ? В ответ я узнаю, что у меня, оказывается, есть семья. Да полно, Вера, ты в своем уме?

Прозвенел второй звонок. Буфет пустел.

— Мы пойдем смотреть второе действие? — спросила Вера.

— Нам надо на что-то решиться, — продолжал Антон Вениаминович с трагической гримасой. — Так далее продолжаться не может. В общении людей существуют определенные санитарные нормы, нельзя нарушать их безнаказанно.

— Но чего тебе не хватает, Антон? — не выдержала Вера. — Я принадлежу тебе. Больше никого у меня нет, и ни о ком я не думаю. Чего еще? Сейчас нам обоим хорошо, легко, мы любим друг друга. Но где гарантия, что, если мы поженимся, все останется по-прежнему? Ты же сам говорил, я чудовище. Да и у тебя, прости, милый, характер не сахарный. Ты избалован поклонением, известностью, ты…

— Договаривай!

— Нечего договаривать.

— Неужели ты не понимаешь, что наше поведение безнравственно? Мы сами не живем и не даем жить третьему человеку — моей несчастной жене. Она-то почему должна страдать? Я хочу дать ей свободу, пусть у нее будет возможность заново устроить свою судьбу.

Прозвенел третий звонок, но он и не думал подниматься. Вера разозлилась.

— Уж не хочешь ли ты меня уверить, что первый раз изменил своей жене?

— То были несерьезные случайные встречи, ты сама прекрасно понимаешь.

— Случайные встречи? Вот как. И сколько их было? Милый мой, когда ты начинаешь рассуждать о нравственности, мне, ей-богу, становится смешно.

— Вон как ты заговорила!

— Да, заговорила. Сколько можно. Ну да, ты чистенький, жалельщик, хочешь, чтобы всем было хорошо, соблюдаешь санитарные нормы. А я безнравственное чудовище. Так о чем нам говорить? Беги от меня. Или прекрати свое унизительное нытье. Ишь ты, ангелок какой, чистит тут передо мной свои перышки. Ты не хуже меня знаешь, в любви обязательно кто-то страдает… Я тебя раскусила. Тебе мало страданий жены, ты хочешь увидеть и мои. Не дождешься, так и знай!

— Вера, опомнись!

Его глаза стали умоляющими, и опять, сладко и нервно, ощутила она свое торжество. Но она не хотела опоминаться. Негодяй, взял и испортил такой вечер. Досада ее была так сильна, что вот-вот могла перерасти в истерику. Она вскочила и бросилась в гардероб. Дрожащей от напряжения рукой сунула гардеробщику номерок, схватила свой плащ. Художник догнал ее у выхода.

— Вера, подожди!

— Что еще?

— Ты не имеешь права так обращаться со мной. Мы не дети.

— Ты уж точно не дитя.

Она выбежала на улицу, в стылую унылую осеннюю слякоть. Подняла воротник, укуталась в него, чтобы загородиться от скользкого ветра. На ее счастье, прямо к ней подкатило такси. Не раздумывая, она прыгнула в него, сказала адрес. Когда отъезжали, оглянулась. Из подъезда, нелепо размахивая руками, в распахнутом пальто выскочил Антон Вениаминович. Она чуть было не попросила шофера остановиться, но почему-то не сделала этого. «Ничего, побегай, тебе полезно», — подумала злорадно. Съежившись на заднем сиденье, набухала раскаянием. «Ну зачем я так, зачем?! — ругала себя. — Он ни в чем передо мной не виноват, как и я перед ним. То есть я как раз и виновата. Я изломанная неврастеничка, не люблю его, а он хочет, чтобы все было по-человечески, он действительно благородный человек. Я свалилась в его жизнь, как напасть».