Искушение

— В вашем институте дуже много плотиноненавистников! Це так, Игорь Мстиславович? — похохатывая, Татарчук нарочно произнес вместо институт «ниститут» и опрокинул в изящный свой рот рюмку водки, стал закусывать ветчиной, обильно намазанной хреном. — А щоб тоби шлепнуло! Дуже продирает! — звучно хохотнул он, вытирая салфеткой слезы на веках. — Мой дид говорил следующее. То, що водка дорогая — це так. То, що вона горькая — це так. Но то, що вона вредная — це брехня. Ну, ще лупанем по стакашку ради настроения перед сауной. Тост такой будет. Слухайте. Мой дид из кубанских казаков род вел, шаровары носил поширше бульдозера. Так я, малесенький, его за шаровары дергал и спрашивал: дид, а дид, а що такэ казак? А он вот як говорит: казак чисто выбрит, глазом сокол и слегка во хмелю, а главное — що? Главное — должен проявлять большую любовь к родине, значит — к отчизне, и уважать свою жену. О! — Татарчук значительно поднял палец. — Вот що такое патриатизм! Десять заповедей — детские цацки. Христианские максимы — щенки. Дид бывало первачка хватит, в огород выйдет и на всю станицу орет: «Хде моя сабля и хде мой конь, друга мои сердешные? Я без сабли — кобель дохлый. А без коня — прыщ на овце! Саблю мне!» А бабка, которую он очень уважал, с кочергой на него, как ангел с карающим мечом: «Ах, плюгавец! Я тоби покажу саблю, дикар облезлый». И дид молодым козлом сигал через плетень, только бегством и спасался. Так вот, пригубим чарку за то, щоб от оппонентов бегством не спасаться. Нехай не будет кочерег между наукой и технократами несчастными. Ваше здоровье и наше здоровье!

— Чувствуете, какой душка, — шепнула Валерия. — Это он вас пытается обаять.

— Так що? За спилку интеллектуалов? Га? — Татарчук обежал мудрыми глазами всех за столом, крякнул, потянулся чокнуться сначала с Дроздовым и улыбнувшейся Валерией, затем с академиком Козиным и Чернышовым, и не рюмкой, а беглым взглядом не обошел и Веретенникова, воспитанно сидевшего в несколько скромном отдалении, подчеркивая этим почтительное уважение к гостям.

— За спилку? То есть за союз? — сказал Дроздов, взглядывая на академика.

— Отнюдь, — проговорил Козин. — Отнюдь, отнюдь.

Неприятно было то, что он чувствовал какое-то холодное напряжение, исходящее от Козина, хотя академик ничем не проявлял своей холодности, словно не помнил раздорной встречи возле лифта в вестибюле ЦК. Наоборот, перед тем как сели за стол, Козин первый протянул ему руку со словами: «рад во всех смыслах», — но за этим рукопожатием, за взглядом его немигающих глаз скрывалось что-то непрощенное, заострённо выпытывающее, чего вовсе не было в уютно полненьком Чернышове, оказывающем всем своим добролюбивым видом внимание новым гостям.

— И все будет прекрасно, замечательно, — подхватил Чернышов, раскрасневшийся после первой рюмки. — Если между нами будет мир и согласие, то мы непобедимы! Как вы поэтично сказали — спилка! Какой изумительный, звучный украинский язык! Это родной язык вашей матери и вашего отца!

Татарчук, по-видимому, не расслышал это восторженное восклицание и, собрав веки в узенькие щелочки, заговорил с ласковой певучестью:

— Так вот дид мой, кубанский казак, швыдко спасался от рогача и швыдко бежал аж до базару. А тут хохот — все в курсе, отчего дид драпал. А дид тогда шаровары поддергивал, грудь колесом, подбородок к небу и петухом меж рядов: «Да що вы «га» да «га»? Який рогач! Дурни! Жинка меня с одной буквы понимает. А вы гагачете!» С одной буквы! — подчеркнуто повторил Татарчук и снова поднял палец. — Сократ! Платон! Сенека! Все вместе. Хитрец и вояка. Так вот. У нас есть талантливые люди и неплохая организация. Но у нас есть и очень неплохая дезорганизация. Тут все гарно, все на высоте. Весь алфавит в тумане. Некоторые ученые мужи даже термин сами себе присобачили — плотиноненавистники! Ось как! Ха-ха! Недоразумение. Практики чистосердечно хотят все делать для того, чтоб прочно и несокрушимо стоял советский дом, — заговорил Татарчук без малейшего акцента. — Теоретики пытаются встать в контрпозицию. Всё грехи у нас шукают, бисовы дети! — вновь перешел на певучий украинский говор. — Живем, як разведенные… Так чи не так, Игорь Мстиславович?

— Это не совсем так, — с умеренной твердостью, насколько позволяло обезоруживающее добродушие Татарчука, возразил Дроздов. — Подавляющее большинство ученых работают на практиков. Лишь единицы в контрпозиции. Да и не в контрпозиции — это слишком громко, а просто остаются со своим мнением. Наверно, таким образом и те и другие ищут по крайней мере если не истину, то здравый смысл…