Искушение

– Да он мутный сегодня какой-то. Кстати – тебя спрашивал.

       После ухода сослуживца Ковалев тотчас поднялся и вышел из помещения. В курилке стояло человек пять-шесть. Пройдя мимо умывальников, Вадим уселся на подоконник и закурил. Он уже не хотел оставаться с посланием один на один, а потому решил прочесть его в людном месте. Достав письмо, матрос раскрыл листок и залюбовался красивым Светиным почерком. Начиналось оно так:

       «Здравствуйте, Сергей! Мне очень понравилось Ваше письмо. Я рада, что Вы любите детей и готовы принять на себя ответственность за воспитание ребенка. Шлю Вам наше фото и надеюсь на серьезные отношения…»

       Далее был автобиографический рассказ, кое-что из которого Вадиму было уже известно. Из чувства стыда перед товарищем, оказавшимся вполне порядочным человеком, Вадим не стал читать письмо до конца. С невероятным облегчением он заклеил конверт и положил его в шкафчик Сергея. Все стало совершенно ясно: Торшин познакомился со Светланой по брачному объявлению в газете. Вадим вспомнил даже, что Серега уже рассказывал об этом, просто ничего не уточнял, да никто его особо об этом и не спрашивал. Переписывались многие. Одно слово – случайность, но случайность очень даже интересная.

       Впоследствии, прочтя письмо, Серега сам поделился новостью с Вадимом:

– Вадя, послушай! Во, блин, вляпался: подруга написала, что я ей понравился. Бред какой-то – я ж ей даже фотку свою не присылал.

– А что за подруга-то? – Ковалев напрягся, но виду не подал. – Красивая?

– Да хохлушка одна, из Киева, я ж рассказывал. Дурочка какая-то, но на фотке – очень даже ничего, всё на месте, вроде. Эх, кабы её к нам в роту на ночь.

       Сергей протянул фото Светланы с Мишей Вадиму и, после небольшой паузы, продолжил:

– Приехать хочет сюда. Я ей писал, что служу офицером на корабле, и она поверила. Теперь скажу, что в плавание на полгода ухожу. А то, нахрен надо – еще и с ребенком? Говорит, что он корабли любит и еще что-то там – не помню даже. Вот дурдом, блин.

– А когда собирается-то?

– Да в середине августа. Пишет, что сыну в школу надо успеть. Ну, дурочка, честное слово. Можно подумать, что я с ней жить собрался, совместное хозяйство вести и её детеныша на уроки водить…

– Давай-давай – обзаводись семьей. Будет, с чем домой вернуться.

– Да пошел ты… Может, и ребенка усыновить? Вот прикол был бы…

– А вы с ней в Киеве виделись хоть? – Ковалев задумчиво посмотрел в окно и, не меняя положения головы, взглянул на собеседника. Потом достал из кармана две сигареты и спички. – Она в учебку не приходила? А то лицо какое-то знакомое…

       Торшин взял протянутую сигарету, прикурил. Затянувшись, посмотрел прямо на спросившего и, выругавшись, сказал:

– Вадя! Мне Шурик что-то про тебя говорил, но я не поверил. Думал – прикалывается, а теперь вижу, что ты, в натуре, малость рехнулся. Что случилось – волгоградским идиотам из первой роты травы до хрена прислали? Ты с этим делом завязывай, а то…

– Тебе что, трудно просто ответить? Мне плевать на то, что тебе говорил Корин, и ты прекрасно знаешь, что я ненавижу анашу.

– Ладно, Вадя, я тебе отвечу: познакомился я с ней – по переписке, и даже фотку мою, она не видела ни разу. Да, вот еще: я для нее – офицер. Хочешь – еще раз расскажу, откуда я ё знаю? А может – мне представиться? Ладно, слушай: мое имя – Сергей, фамилия – Торшин. Познакомился я с бабой по переписке, фотку мою она ни разу не видела – как, собственно, и меня. Тут я на днях письмо от нее получил…

       Вадим никак не отреагировал на издевательство Торшина. Он просто развернулся и вышел из курилки в коридор. Ночное заполярное солнце, заглянувшее в казарму сквозь низкий просвет не полностью закрашенного эмалью стекла, просунуло в помещение свой ослепительный жирный луч. В луче этом, протянувшемся под углом вглубь центральной палубы метров на шесть, парили и перемешивались друг с другом, частички еле заметной глазу, пыли. Словно крупицы золота, поблескивали они в потоке яркого свечения, создавая почти реальное ощущение какого-то божественного присутствия. Ковалев засмотрелся на хаотическое движение пылинок и не заметил, как к нему подошел помощник дежурного по части, старший мичман Гусев. Мичман был мужичком маленького роста, плотным, с непропорционально большой головой. Время от времени он исполнял обязанности инструктора по рукопашному бою, и обнаруживал на занятиях такие свои навыки, от которых становилось не по себе даже видавшим виды боевым офицерам. Предметом особой его гордости были самостоятельно разработанные и поставленные серии ударов по глазам и паху, а также гениальные по своей простоте и практически мгновенному исполнению, захваты и скручивания пальцев рук. В шутку и, естественно, за глаза, Гусева давно прозвали «Кровавым карликом», но он об этом не знал.

– Почему не спим, Ковалев – годкуешь, да? Был бы ты карасем – загнал бы я тебя прямо сейчас на татами и – в спарринг. Уж больно мне не нравится ваше отношение к службе, товарищи старослужащие – ох, как не нравится. Гонять вас всех надо, наравне с молодыми.