Номер она снимала двухкомнатный. Просторный, но, как и все в Беларуси, нестерпимо советский. Я принес груши и виноград, которые купил в лавке у Гены Поплевко, несколько бутылок «грузинского» киндзмараули. Цветов не купил лишь потому, что лавка в Купе была закрыта.
Я бросил покупки на диван, обернулся к Лоле, и она тут же на мне повисла, быстро целуя шею и нервно расстегивая кнопки на джинсовой рубахе. Я взял ее за голову обеими руками и притянул к себе, чтобы поцеловать в губы, но она изящно выскользнула и зашептала:
– Нет-нет, – все сильнее прижимаясь ко мне, целуя шею и грудь. – Нет, мой милый, не надо, – повторяла она, все сильнее распаляясь.
Она натолкнулась на мой крестик, висящий на черном шнурке, схватила его зубами и зарычала. Я задрал ее юбку, сжал задницу и нежно раздвинул ее геометрически идеальные выпуклости. Она еще более сладко сказала «нет» и рухнула на диван, увлекая меня за гайтан, который по-прежнему сжимала зубами.
Я попытался поцеловать ее вновь, но на этот раз она с силой отодвинула мои губы рукой. Выплюнула крест и засунула его в рот мне, ободрав десны.
– Я знала, что это произойдет, – сказала она и сделала губы трубочкой, щербинка между двух нижних резцов придала это гримасе еще более детское выражение. – Ты бы не мог от меня никуда деться.
Я раздел ее, и она, подпрыгнув на диване, повисла на мне опять, на этот раз зацепившись и руками, и ногами. Ей было нужно повалить меня, и она это выполнила с изысканной хитростью.
Почему-то с ней нельзя сегодня целоваться. Трахалась она тоже странно. Став за эти годы вертлявой, доступной во всех интерпретациях этого слова, Святая Лола устанавливала дурацкие табу, чтобы быть главной. Она себе чего-то навыдумывала. Кокетливое «нет-нет-нет» переключалось на благодарное «да-да-да», как в какой-то песенке. Лола шевелила задницей как заводная, если так можно сказать об абсолютно ожившем для любви теле, но, когда ее страсть подходила к апогею, неожиданно вывертывалась и выскакивала из меня, зажимая свой лепесток руками. Ее бедра и губы начинали судорожно трястись, по телу проходила сладкая испарина, и она давала себе минуту-другую, чтобы успокоиться. Смотрела на меня как на незнакомца, с круглыми глазами и овальным ртом: она боялась кончить, хотя, судя по конвульсивным движениям и крикам, это произошло уже не один раз.
Она чувствовала меня с собой как рыба в воде. Мы были двумя рыбами, которые плывут куда хотят. Просто рыба по имени Лола знала, куда плывет, а рыба по имени Сережа только догадывалась. Святая Лола хотела выжать из меня все соки и, когда наконец почувствовала, что я семяизвергаюсь, притянула мои ягодицы к себе из последних сил и только в этот момент поцеловала. Мы так и продолжали лежать, чавкая ртами и гениталиями, пока Лола не устала от тяжести моего веса.
– Пойдем теперь в кровать, – сказала она. – Там удобнее.
– Забавно, – говорила Лола. – Двадцать пять лет прошло, а мы по-прежнему бездомные, как студенты. Тогда прятались. Сейчас прячемся. Будто воруем что-то. Воруем то, что принадлежит нам по праву…
Какая-то комическая скромность вдруг овладела нами. Поразительно, что Лола осталась такой же молодой и гладкой на ощупь, как в далекие времена нашего знакомства. Секрет вечной молодости дается в обмен на бессмертную душу.
Я был рад, что у меня появилась такая любовница. Она была нежной, в этой нежности хотелось таять. С нею я смог забыть о неопределенности существования, о загадочных делах, уводящих меня все дальше и дальше от реальности жизни. Вдруг я понял, что весь состою из секса. И что если у меня когда-нибудь и была жена, то только женщина, которая сидит сейчас передо мною.
Мы ели груши и смотрели эстрадную программу местного телевидения. Лола и в молодости к советской эстраде относилась лояльно. Я в те времена много разглагольствовал про Чика Кориа и Аль Ди Меолу. Лолочка стеснялась своих вкусов, но в конце концов мы сошлись на том, что оба любим Адриано Челентано. Отличный самец, альфа-мачо. Он, как и многие мужчины подобного склада, мог быть удивительно нежным.
– Эта песенка появилась уже в новом тысячелетии, – сказала Лола. – «Почему ты изменилась? Почему ты теперь не та, что прежде? Почему ты не сказала сразу, что нельзя любить нелюбимого?» – перевела она припев Сonfessa. – Он продолжает петь в свои семьдесят пять. Последний диск записал всего лишь год назад.
– Пойдем в душ, – подытожил я.
Она поднялась, запахивая идиотский плюшевый халатик, взяла меня за руку:
– У меня такое впечатление, что мы никогда не расставались…
Телефонный звонок вывел меня из состояния равновесия. Илана просила меня заехать за молоком к Александре Яковлевне.
– У них хорьки сделали подкоп под курятник, – смеялась она. – Передушили всех кур. Слава богу, что волки не сделали подкопа под хлев.