Искушение богини

Воздух здесь был очень холодный и совсем неподвижный, как если бы она стояла в самой середине храма. Прислушиваясь к удаляющимся шагам верховного жреца, Хатшепсут чувствовала себя так, точно ее позабыли посреди гигантского лабиринта, откуда вместе со звуком шагов уходит и воздух. «Мне нечего бояться, – напомнила она себе, – ведь это мой отец». И все же она не сразу смогла заставить себя взглянуть в лицо Единому, который ждал ее, хотя здесь, в святая святых храма, куда день и ночь изливалась его сила, его присутствие ощущалось как нечто холодное и осязаемое. Наконец она повернулась и увидела его.

Он спокойно сидел на своем позолоченном троне, позолоченные руки лежали на позолоченных коленях, у ног стояли золотые и серебряные блюда, тончайший лен покрывал его тело. Она хорошо его разглядела, ведь по обе стороны громадной монолитной фигуры тускло горели светильники, а перед троном, мерцая, непрестанно источали благовонный дым две медные курильницы. В задней стене по обе стороны трона виднелись две крохотные двери: одна вела в покои верховного жреца, другая в личную молельню Тутмоса, но сейчас обе были закрыты и, судя по всему, не имели ни ручек, ни замков. Немало времени прошло, прежде чем Хатшепсут отважилась взглянуть богу в лицо. Сначала она упала на ледяной позолоченный пол и, крепко зажмурившись, прижалась к нему лицом, но обнаружила, что не может молиться, как намеревалась. Его близкое присутствие подавляло. Оно было везде; она задыхалась в нем. Так она лежала, покуда по ее спине не побежали мурашки, а руки и ноги не заныли, требуя перемены положения. Когда она поняла, что готова, то села перед ним на пол, скрестив ноги, и посмотрела ему прямо в лицо.

Оно внушало благоговейный трепет, но не пугало. Огромные позолоченные глаза смотрели вдаль, позолоченные губы чуть заметно улыбались, а над августейшим челом реял великолепный золоченый плюмаж божественного убора, готовый, казалось, встрепенуться при малейшем дуновении. Так сидел он, всемогущий Амон Фиванский, в крохотном темном святилище, откуда правил миром и где день за днем принимал поклонение бесконечной череды фараонов. Иногда его выносили в город, но он предпочитал вершить свои дела здесь, в таинственном полумраке, вечно окутывавшем его трон.

Хатшепсут глядела на него до тех пор, пока все не поплыло и бог не начал приплясывать у нее перед глазами. Тогда она снова зажмурилась, а он все рос, рос, пока не возвысился надо всем на свете, могучий, непобедимый. Между приступами сотрясавшей ее тело дрожи она простиралась ниц, касаясь лбом пола, и молилась. Но он молчал. Он не приветствовал ее, не подавал никаких знаков, и, по мере того как близилась к концу ночь, ее отчаяние становилось все глубже. Высоко над ней, там, где светили звезды и свежий ветер гнал по небу облака, рога протрубили полночь, а бог все не заговаривал со впавшей в отчаяние девушкой.

Наконец она уронила голову на пол и остались лежать, не обращая внимания на ноющую спину. «О Амон, Отец мой», – подумала она, усталая и подавленная, и эти слова эхом разнеслись в пустом и безжизненном святилище ее сознания, по которому она скиталась в поисках его. Ее руки и ноги обмякли, дыхание замедлилось. Должна же где-то быть дверь, та маленькая щелочка, сквозь которую она сможет до него дотянуться.

И тут похожий на пещеру темный провал забытья наполнился тихим, гипнотическим шепотом. «Хатшепсут. Хатшепсут. Хатшепсут». Откуда-то появился луч света, и она заскользила по нему вверх. Свет становился все ярче, и вот она уже снова в святилище, а перед ней, небрежно привалившись к коленям божества, стоит какой-то юноша. Он высок ростом и хорош собой. У него короткие золотистые волосы, его набедренная повязка сделана из золотой ткани. Его лицо покрыто золотой краской, ступни тоже, ногти на пальцах рук и ног сверкают в свете лампад. Позже Хатшепсут не могла вспомнить, откуда взялся этот золотой свет, – то ли незнакомец и впрямь принес с собой сияние солнца, то ли его наряд искрился' в свете ламп, но в комнате как-то вдруг потеплело и повеяло весной. Она поняла, что никогда в жизни не видела еще такого красивого лица. У юноши был полный, высокомерный рот, большие глаза, длинная мускулистая шея, твердый раздвоенный подбородок.

Она протянула к нему руки в молитвенном жесте, и он рассмеялся.

– О да, преклоняйся передо мной, – сказал он голосом таким же звучным и золотистым, как и все остальное в нем. – Ибо я в тысячу тысяч раз могущественнее тебя, Хатшепсут. Ты, египетская царевна, стоишь передо мной, облаченная в набедренную повязку из грубого льна, в то время как я хожу одетый светом солнца.

Он поднял руку и растопырил пальцы, любуясь своими ногтями.

– Я прекрасен, я куда прекраснее тебя, той, которую называют Цветком Египта.

Внезапно Хатшепсут поняла, что он ей не нравится. Бог или не бог, но он так же тщеславен, как она сама, и не менее опасен. Она повернулась к двери.