Искушение богини

Остаток дня был посвящен официальным церемониям. Хатшепсут и Тутмос посетили дворец наместника, где отец Птахмеса, Тутмос, его застенчивая супруга и сестра Птахмеса потчевали их обедом в саду. В полдень они вернулись на корабль поспать. Хатшепсут, измотанная дневными речами, шествиями и бессонницей прошлой ночи, тут же задремала, несмотря на то что вместо подушки, в которую ей так хотелось зарыться, ей пришлось ради сохранности парика подложить под шею валик из черного дерева. Позже, когда солнце повернуло к закату и жара пошла на убыль, Тутмос, взяв в руки крюк и плеть, отправился в зал правосудия, где разбирал спорные дела, а Хатшепсут устроилась на табурете у его ног и слушала с интересом. Когда они вышли из зала и пошли на барку обедать, уже стемнело, корабельные огни освещали берег и отражались в воде. На борту их встретил Птахмес, который держался увереннее, чем раньше. Его отец и остальные члены семейства тоже пришли, и весь вечер, пока гостей обносили вином и яствами, а музыканты наместника играли и пели, Хатшепсут развлекала их шутками и угощала рассказами о жизни двора. Когда взошла луна, обитатели Мемфиса стеклись на берег, где расселись под финиковыми пальмами, и стали смотреть, как пируют с благословенными бог и его дочь, и слушать сладкие, звенящие аккорды, которые неслись над водой, словно предвестники блаженства, ждущего их в загробном мире. Потом зрители устали и разошлись по домам, пресыщенные созерцанием роскоши и веселья, а компания все сидела, и шутки не смолкали. Наконец Тутмос распорядился проводить гостей домой, слуги принесли фонари. Гости неспешно пошли, осоловев от еды и царского общества.

Когда огонек последнего фонаря растаял в ночи, Хатшепсут зевнула.

– Наместник Тутмос хороший человек и приятный собеседник, – сказала она, – зато его жена и дочка таращились на нас, как две коровы в поле.

– Тутмос бывалый придворный и немало путешествовал, служа мне, – ответил фараон, – но его домашние мало что видели, кроме провинциальной скуки, и просто не могли прийти в себя от страха. Птахмес тоже хороший человек, верный и честный. Ты хорошо сделала, что поощряла его восторги, Хатшепсут.

– Наверное. Ну и носик же у него!

– Выпей со мной вина, потом пойдешь спать.

Тутмос передал ей свой кубок, и она устроилась рядом с ним, а рабы бесшумно засновали вокруг, убирая остатки пира.

– Какая тишина! – сказала Хатшепсут. – Наконец-то!

– Рассвет приближается, а с ним и визит к священному быку, – ответил он, – так что отдыхай, пока есть время. После полудня мы снова поднимем паруса.

Солнце еще не встало, а они уже шагали по аллее, ведущей к загону священного быка Мемфиса. Аписа почитали во всем Египте как символ плодовитости людей и плодородия земли, столь важного для жизни страны, и Тутмос регулярно посещал святилище быка, ибо и сам был символом своей страны, Египта, поклоняющегося плодородию. В то утро они оделись просто, как слуги, – набедренные повязки, сандалии, шлемы, и плащи, ибо город еще спал и некому было глядеть на них.

Апис обитал в маленьком храме подле Белой стены, на другом конце города. Входя через невысокую колоннаду во внешний двор, Хатшепсут и Тутмос сразу почувствовали его, острый животный запах пронизывал чистый утренний воздух. Жрец уже ждал их и вручил им гирлянды, которые они должны были возложить на бога. Им было слышно, как тот переступает с ноги на ногу, шумно дышит и фыркает в своем святилище; но стоило им приблизиться, как он замер, и в ушах у Хатшепсут зазвенело от мощного рева. Жрец распахнул дверь святилища, и они вошли, едва не задохнувшись от пронзительной вони. Но пока их глаза привыкали к темноте, а Хатшепсут, втягивая в себя воздух, старалась привыкнуть к запаху, ей вдруг вспомнились Небанум и ее любимая газель. Газель давно уже выросла, и как-то раз они со смотрителем зверинца отвели ее в пустыню и разрешили бежать на волю. Эти воспоминания промелькнули перед ней, когда она опустилась на застланный соломой пол и на коленях поползла вперед. Тутмос зажег курильницу, и они нараспев заговорили, а зверь тихо слушал, и слюна с его серой мохнатой морды капала на позолоченные копыта. Когда ритуал подошел к концу, Хатшепсут сделала шаг вперед, чтобы украсить его рога цветами. Едва она наклонилась над золоченой загородкой, как бык поднял голову и лизнул ее в руку. В восхищении она еще дальше подалась вперед и почесала его за ухом, а он глухо замычал и закрыл глаза. Жрецы зашептались, пораженные, ибо этот Апис славился своим дурным нравом, и не один юный жрец, посланный омыть его, уходил из святилища в слезах и синяках. Наконец Хатшепсут хлопнула его по мощному рыжему плечу и отошла, уступив место Тутмосу с цветами.

Они вышли из святилища, жрец поклонился.

– Пока вы правите, страна не будет знать нужды, – сказал он. – Знак только что был дан. Долгой жизни и здоровья вашему величеству!