Искушение Кассандры

— Не верю! В Агамемноне нет никакой мудрости! А самолюбия в нем больше, чем в Менелае.

— Но, может быть, ахейские цари откажутся участвовать в войне, сославшись на незначительность причины?

— Никогда! Они только и мечтают награбить на войне добычи.

— Но, может быть, первые неудачи под стенами Трои отрезвят воинствующий пыл греков?

— Не отрезвят. Ибо упрямства в них значительно больше, чем истинного героизма.

— Но, может быть, Парис при виде жертв своих горожан раскается и вернет Елену и сокровища Менелаю?

— Никогда он не раскается! И никогда не вернет, потому что жаден, потому что слишком презирает смертных и потому что город ему не родной.

— Но, может быть, раскается Елена и сама вернется к своему мужу?

— И она никогда не раскается, потому что слишком себя любит. Только вы, бессмертные боги, можете спасти Трою, если разыграете на море бурю и потопите корабли Париса.

Аполлон тонко улыбнулся и едва заметно покачал головой:

— Если вы, смертные, не верите в себя, как же нам, бессмертным, прикажете верить в вас? Только в страданиях обретается обоюдная вера. Если же мы предотвратим страдания от этой войны, как люди поймут, что все беды исходят не от богов, а от презрения к себе подобным? Людей могут спасти только сами люди.

— Я спасу людей! — воскликнула Кассандра. — Я открою им истину о Парисе.

Аполлон грустно покачал головой.

— Разве люди стремятся к истине? Люди стремятся к удовольствиям.

Не дослушав Аполлона, Кассандра сбежала с троянской стены и понеслась на берег. Туда высыпал весь город, чтобы проводить блистательного Париса. Корабли уже были спущены на воду и нетерпеливо покачивались на красных от заката волнах. На лицах отплывающих троянцев сверкали гордые улыбки. Глаза горожан выражали восторг и восхищение сыном Приама.

— Да благоволят вам боги, — произнес отец, великий царь Трои, поднимая над головой руки.

— Боги уже благоволят, — улыбнулась мать, не сводя влюбленных глаз с Париса. — Они дали нашему сыну попутный ветер.

Парис стоял перед родителями с высоко поднятой головой и наслаждался хвалебными возгласами окружившей его толпы. Он был великолепен: сияющий взор, развивающиеся кудри, сверкающий на солнце шлем с павлиньими перьями и красивый пурпуровый плащ на одном плече.

Именно в эту минуту, в самый разгар восхищения троянским принцем к Приаму подошла Кассандра. Глаза ее были безумны, волосы взлохмачены, щеки бледны, голубая туника в дорожной пыли. Она посмотрела Парису в глаза и указала на него пальцем. Троянцы притихли.

Кассандра воздела руки к небу и хотела воскликнуть: «О горе, горе великой Трое и всем нам! Вижу я: объят пламенем священный Илион, в крови лежат его сыновья и в рабство ведут чужеземцы плачущих троянских дев!» Но вместо этого у нее получилось:

— О-о-о… г-го-ре… н-н-нам… в-ве-ликой Т-т-трое…

Она с ужасом ощутила, что язык от волнения онемел и перестал подчиняться ей голос. Сейчас она справится с этим и донесет до людей истину.

— В-вижу г-горящий Иль-иль-лион…

Она увидела, как троянцы давят улыбки, и голос жрицы осип. Парис рассмеялся, и вслед за ним рассмеялись все — от царей до простолюдинов. Любимец толпы красиво развернулся на пятке и направился к кораблю. За ним двинулся весь народ, громко хохоча и умоляя его вернуться со славой. Кассандра опустилась на колени и закрыла лицо руками. Но в ту же минуту она на своих плечах ощутила горячие руки матери Гекубы.

— Встань, Кассандра! Не пристало царской дочери стоять на коленях, как безродной пастушке.

— Они не дослушали, мама! А я хотела открыть им истину.

— Никому не нужна твоя истина, Кассандра! Истина на земле одна: люди готовы умирать за тех, кто и без того величественен, богат и великолепен. Не предсказывай больше! Молчи! Ради всех богов, молчи! Ты все-таки царская дочь. Ты не должна быть посмешищем простолюдинов.

11

Было около восьми вечера, когда Карасев с разбухшей головой плелся по центральной улице города в сторону молодежного кафе. «Черт возьми, целый день провел в музее и не прояснил ничего, — думал он, угрюмо глядя себе под ноги. — Абсолютно ничего. Это позор!»

Ведь если действительно отбросить весь этот бред с фигурами, то сторожа убивать было практически не за что. Классическое для этого захолустья убийство с бодуна отпадало сразу. С бодуна его могли грохнуть только хозяева этого ключа, то есть сантехники. Но у них стопроцентное алиби. В десять они оба были дома и с половины одиннадцатого до половины первого смотрели футбол.

Убийство ради кражи отпадало сразу. Из музея ничего не пропало, да и не могло пропасть, потому что в нем не было ничего такого, что представляло бы хоть какую-нибудь ценность. Убийство из мести было еще более абсурдным. Неужели администратор восковых фигур может проломить череп сторожу только за то, что тот плюнул в физиономию восковой фигуры. Хотя в этом захолустье возможно все, но у администратора тоже алиби. В то время, когда убивали сторожа, он предавался кутежу в ресторане гостиницы «Советская», после чего отправился в номер с одной известной местной куртизанкой, Эллочкой Людоедкой.