Искуситель

Книга сразу же приобрела успех. Она заняла почетное место в литературе, стимулирующей изобретательство. Мальчики вчитывались в нее как в серьезный рассказ о том, чего они могут достигнуть в технике с помощью выдумки и трудолюбия. В книге удачно сочеталась авантюристическая нотка с культом популярных богов Америки. Из нее вытекало, что только в этой стране борющейся инициативе воздается должное.

«Ученый на грани познания» оказался золотой жилой для «Уильямс контролс». Он поставил печать всеобщего признания на нашу грандиозную операцию. В нашей кампании по широкой продаже акций и ценных бумаг он сослужил немалую службу. Сделал нас естественными скупщиками новых изобретений в области КИТ.

Раздавался, правда, горький смех младших инженеров, высмеивавших непомерные притязания Домингеца. Уильямс все это пресек. Он дал молодым понять, что, каковы бы ни были их мысли и чувства, общественность не должна подозревать о недовольстве внутри фирмы.

Селеста очень смущала меня, расточая благодарность.

— Друзья не понимают Диего, — говорила она. — Он надевает маску самоуверенности, а в действительности не уверен в себе. Представившейся ему возможностью мы обязаны вам. Вы — его открыватель, в душе я не спокойна за Диего. Что–то его тревожит Он еще не совсем свыкся со своим выдающимся положением. Временами даже грозит отказаться от успеха. Хочет уйти в бега, этакий взрослый мальчишка. Не всегда легко удерживать его на должной высоте.

Селеста была старше Диего. С недавних пор здоровье ее пошатнулось. Она скрывала это от Диего. А он был не таков, чтобы замечать кого–то, кроме себя. В конце концов, врачи вынуждены были предупредить его об опасном состоянии жены, о том, что жить ей осталось недолго.

Когда великая цель — создать книгу — осталась за плечами, Селеста перестала сопротивляться болезни. Поняв, как опасно она больна, Домингец стал образцом внимания и заботливости.

Только жена придавала направленность и целеустремленность этой разбрасывающейся, дилетантской личности. В глубине души он это сознавал. При мысли о том, что он может ее потерять, перед ним развернулась зияющая бездна. Он почти забыл о новообретенном успехе и престиже.

В течение последних месяцев ее жизни я старался окружить Селесту помощью и сочувствием. Сам я уж смирился с тем, что использовал Домингеца как орудие. Отлично понимая его наивность и оппортунизм, я оправдывал ими свое предательство.

Иное дело — Селеста. Она пошла на пресловутую интригу, но не из эгоистических побуждений. Сильная по натуре, она всю свою силу бросила к услугам мужа. Для него она охотно сделала то, чего никогда не сделала бы для себя. Должно быть, постепенно она поняла, что путь, по которому я заставил пойти Домингеца, заводит в тупик.

Но вот Селеста умерла, и Домингец оказался между шелухой внешнего триумфа и внутренним ощущением пустоты и тщетности. Между тем на него сыпались литературные премии и лестные слова рецензентов. Не обошлось и без ученых степеней «гонорис кауза». Книга расходилась далеко за пределами Соединенных Штатов.

В Мексике — молодой, не вполне еще установившейся стране, рвущейся к тому, чтобы мир признал ее интеллектуальные достижения, интерес к книге превратился в культ. Разумеется, Домингец получил приглашение приехать на родину и оказать ей честь, разрешив почествовать его, Домингеца.

В сердце Домингеца это приглашение нашло отклик. В воображении оно рисовалось ему годами. Контакты с родиной случались у него изредка, едва–едва теплились. Долгое время он боролся за признание в США, где мексиканское происхождение было для него не козырем, а помехой. Лишь теперь, упрочив свое положение, дерзнул он вспомнить о том, что он — мексиканец, и с триумфом вернулся.

Должен сознаться, я с самого начала сомневался, удачной ля будет эта предполагаемая поездка. Мне казалось, что мексиканская революция — один из исторических барьеров, которые разделяют два совершенно неподдающихся слоя. Диего принадлежал к старым временам испанцев да креолов, крестьян–индейцев и тонких градаций — «замбо», «метисо», «сальтатро» и т. п. (этими словами обозначаются все мыслимые смешения белой, негритянской и красной крови, о которых столько написал Гумбольдт). Все эти реликты причудливой колониальной жизни быстро рассасывались, а пока это происходило, Диего отсутствовал. На расстоянии двух тысяч миль он, может быть, и национальный герой Мексики, но приехав в Мексику, он, как я боялся, станет всего лишь одним из экспатриантов, бежавших ради личных выгод, в то время как их родина пыталась разрешить свои сложные проблемы.

Таким образом, я приготовился к тому, что прием, оказанный Диего в Мексике, не оправдает его надежд. Однако я вовсе не был подготовлен к телеграмме на имя Уильямса, где сообщалось, что Диего Домннгец скоропостижно скончался в маленьком городишке Аглас–Фриас вблизи Зимапана. Новость была загадочна; по–настоящему, толком было сказано только одно: что тело отослано сестре в Монторрей.