Искусники

Для меня это было больше, чем слово. Не просто сотрясание воздуха. На самоотдаче можно долго продержаться… год за годом. Даже когда кажется, что не стоит больше стараться, все равно держишься, пока в один прекрасный день все не кончается. Больше нечего отдавать, источник иссяк, остался лишь призрак.

Правда? Вроде улыбки Чеширского кота. В один прекрасный день только и остается, что эта улыбка. Но как ни крути – один черт. В итоге мы остаемся при этом слове на букву «с», которое некуда приложить. Разве нет?

Последний Цеппелин. Далеко ходить не надо – скоро прямо у вас в голове!

Джина снова пошевелилась. Губы тронула улыбка. Улыбался ли кто-нибудь во сне из-за него прежде? Неизвестно. Да и сейчас точно сказать нельзя, потому что темно.

Пока не начало светать, Гейб не испытывал особого беспокойства. Но едва занялось утро, его вдруг обуяла странная мысль, что темнота каким-то образом защищала, создавала зону безопасности, своего рода обводной цикл, а дневной свет теперь все нарушит. Тогда он отчаянно потянулся к Джине, а в ней, наверно, пробудился сходный страх. И они уже не могли оторваться друг от друга, сплелись так тесно и жарко, что – Боже – если что-то и могло их защитить от безжалостности света, то это их объятия, их слияние воедино.

Может, это сработало. Когда утихла дрожь, они увидели, что кругом стоит уже день, но чары не разрушились. Поднявшись с постели, они продолжали ласкать друг друга, теперь без лихорадочности дорвавшихся друг до друга подростков, а легко… Будто так и должно было всегда быть. Чуточка сексуальной магии действительно способна сотворить чудо, даже в случайном порту, куда прибило бурей.

В проходящем скором.

Что?

В проходящем скором. Обычно ночью. Неважно, Людовик. Теперь ты знаешь, на что это похоже.

Пол комнаты под ногами заколебался: цеппелин поднимался в воздух, и тут Гейб почувствовал приближение некоей сущности – новой, такой же самостоятельной личности, как и он сам. Он обернулся ей навстречу.

И увидел свое лицо в зеркале ванной комнаты в медицинском отделении. Он наклонил голову к правому плечу, потом к левому. Выглядит как обычно, тут они не наврали. Та же старая башка, только теперь в ней пробуравили восемь дырок, предназначенных для восьми проводов, да еще снабдили коротеньким меню для управления образами. «Наверх». «Вперед». «Назад». «Застыть на месте». «Возобновить». «Закончить». «Сохранить». «Выйти».

При выполнении каждой из команд образы последовательно монтировались: Карита, ЕЩЁ НАРКОТИКОВ, разговор Рейны Коппертуэйт с ним – она на мгновение застыла на месте, потом показала на цеппелин, спальня Марка, Джина, Марли с Каритой закрывают за собой дверь в пилотскую кабину. Вот Джина пошевелилась, и снова ощущение чужого присутствия, только намного сильнее и определеннее, его собственное лицо в зеркале ванной комнаты, понимание, что вся эта мешанина записана на чип, и, наконец, высоко над его «ямой» – потолок, куда он уставился, моргая и пытаясь понять, сможет ли когда-нибудь выстроить все так, как нужно.

«Отсоединиться», – отдал он мысленную команду. Откуда-то из глубины сознания пришло подтверждение – на уровне ощущения, которое он попытался описать для себя, но без особого успеха. Безуспешность определяла, похоже, всю его теперешнюю ситуацию. Он осторожно отсоединил провода от головы. При этом он ничего не чувствовал, как и обещали, никакой боли, но слишком уж это все походило на ритуал вуду. Когда в куклу втыкают длинные иголки, а потом вытаскивают их наружу. Может, это сравнение ему пришло в голову потому, что не хотелось вспоминать ту палату в «Охотниках за головами». Иначе пришлось бы признать, что все-таки он попался.

Гейб потряс головой, будто пытаясь побороть головокружение, которого на самом деле не испытывал. Это, собственно, было самой примечательной чертой нового интерфейса: никакой опустошенности, никакой головной боли, как после похмелья, что нередко случалось с прежней системой. Ни переутомления глаз, ни мышечной усталости, вообще никакого перенапряжения.

Хотя, по здравому размышлению, после бессонной ночи голова у него должна была кружиться, но не отдыха он жаждал – и тогда, и теперь.