Искусники

Гейб ошеломленно кивнул и двинулся дальше. Целая компания в одном теле. Он мог это понять. Даже очень. Просто вытаскивай их по одному из этой компании и делай из них отдельные личности, хорошие и плохие, а потом помещай в симуляцию, и тогда не придется больше быть одному…

До конца < месяц.

Память ударила его, будто кулаком в лицо. Теперь он очень хорошо себе представлял, каково человеку, которого так бьют, и если когда-нибудь придется программировать виртукостюм с покрытием для лица на ощущение короткого удара кулаком в морду – он готов. Надо будет, подумал он, получить еще удар в живот, потом встроить это в какую-нибудь рекламу и убедить Мэнни протестировать ее в виртукостюме. Вот будет старине Мэнни сюрприз, не заставит ли он его призадуматься? Травмы это ему не нанесет, просто будет неприятно. Ведь воздействию подвергнутся всего лишь нервные окончания в коже.

Но ему необходим чувственный опыт, чтобы запрограммировать виртукостюм без ошибки. Подмена тут совершенно не годилась. Мэнни терпеть не мог сфальсифицированный материал, сразу распознавал неестественность ощущений.

Он положил руки на живот. Руки Джины давно перестали его обнимать, и ему хотелось, чтобы они вернулись. Мимо него прошествовали два абсурдно длинных розовых пера, росших из маски фламинго, которая проплыла мимо, оставив за собой горячий розовый шлейф. Потом до него донеслись звуки музыки, играло множество гитар.

Он, вроде, шел куда-то, ноги двигались, но эти ощущения были приглушены, будто шел он в хорошем виртукостюме с пониженным тактильным порогом. Цветовые волны расступились, теперь перед ним расстилалась равнина с сотнями странных бугров или холмиков. Они возвышались над поверхностью земли (пахло сыростью и травой, поэтому он решил, что это земля) упорядоченными рядами. Строем, подумал он. Византийский сад был ему намного милее. Сад остался далеко позади, но если удастся вернуть объятия Джины, кто знает, может, и тот сад тоже вернется? Даже если ради этого придется вытерпеть от нее удар в живот – пусть, ради этого – можно.

– Джина! – робко позвал он.

Из темноты за холмиками донеслись обрывки разговора.

– …да я просто в ярости, придурок!

– Именно ярость придает рок-н-роллу величие.

– Когда это меня для тебя не было на месте?

– Ну, – бормотал про себя Гейб, аккуратно проходя между двумя холмиками, – все зависит от того, где это «место» и что я делал в это время.

– …двадцать лет я с тобой, знаешь, каково?

Вот это был голос Джины, его он никогда не забудет и узнает из миллионов. Стоило ему услышать ее в первый раз, как он понял, что никогда не забудет этот голос, и вовсе не потому, что она его вырубила. Фактурный голос, который можно было не только услышать, но и пощупать. Он продолжал звучать в его ушах всю ночь, и до этой минуты он даже не понимал, насколько успел соскучиться по ее голосу.

– Джина, – снова позвал он, устремившись вперед. И обо что-то ударился бедром. Протянул руку и неожиданно ощутил холод камня. Один из этих холмиков.

– Все не так просто, – отвечал другой голос. Не такой фактурный – наоборот, он, казалось, удалялся и затихал. – Я хотел тебе рассказать. Это как веревка, по которой можно выбраться из ямы.

Гейб наткнулся на очередной бугор и стал его огибать.

– Красиво сказано, но не имеет ничего общего с реальностью. Вот теперь ты угодил в настоящую яму.

– Я просто вырубаюсь и гасну. Иногда уже сквозь меня можно на просвет глядеть.

– Уж я-то тебя действительно насквозь вижу.

Темнота вокруг потеряла непроницаемость. Гейб мог теперь различить деревья, старые добрые деревья, а вдали на траве лежали большие белые круги света. Теперь он двигался боком, используя холодные каменные бугры в качестве опоры и переходя от одного к другому. Если ему удастся встать таким образом, чтобы голоса оказались между ним и этим белым светом вдалеке, то он сможет определить, где находится Джина и с кем она разговаривает.

– …наверное, мы должны были больше друг о друге заботиться.

– Я ли о тебе не заботилась, поганец ты этакий?

– Но когда дело доходило до момента, когда стоило сделать что-то друг для друга, мы обычно занимались совсем иным делом, ваяли видео.

– Двадцать лет ты кормил меня всякой чепухой, и вот, значит, впервые предъявил такую претензию. А я не хочу справлять поминки по этим двадцати годам и разбираться, правильно мы вели себя или нет. То, что было хорошего, у нас сейчас и есть. Может, это вовсе и немного, черт с ним, но мне это важно. Свою-то жизнь я от тебя не прятала.

Теперь Гейб мог различить, что в тех далеких кругах света движутся люди; что-то в их движениях заставило его подумать: они охотятся друг за другом. Охотятся под музыку.

– Слушай, у тебя голова настроена на видео, и у меня тоже. Чем же, по-твоему, нам надо было заниматься – трогательно заботиться друг о друге на работе? И завтра, Господи, конечно, я буду завтра. Буду. Скажи, только честно, когда меня для тебя не было рядом?