Искусница

— Ловко же вы устроились! — восхитился Моран. — Хорошо, Николай Иванович, вы меня убедили: вы достойны моего уважения. Я буду вам звонить. И вы, сделайте одолжение, тоже мне позванивайте время от времени. Станем дружить по телефону.

* * *

— Человек так устроен, что серое небо его угнетает, — разглагольствовал Моревиль. — Ему хотя бы изредка нужно видеть над головой синее. И вроде как до облаков тоже рукой не дотянуться — я к тому, что они высоко, за макушку не цепляют, — а все-таки кажется, будто оно давит. Я над этой загадкой уже давно раздумываю. Для чего нам синенькое? Чем синее лучше серого? Вопрос!

Евтихий почти не слушал его. Ему ясно виделось теперь, что вся мудрость Моревиля — ложная, напускная. У таких людей, как Моревиль, всегда припасена пара-другая мыслей, очень простых, совершенно незатейливых. Замусоленные, пережеванные на все лады, мысли эти постепенно утрачивали свое изначальное обличье, их простота терялась под наслоениями бессмысленных слов, и они приобретали обличье глубокой истины. Непознаваемой и мрачной, словно бездна.

Хотя кое в чем Моревиль оказался прав. К Евтихию действительно пришли воспоминания. И они в самом деле были чрезмерно яркими и назойливыми. Евтихий как будто заново проживал месяцы своего плена у троллей. То, что представлялось давно забытым и отброшенным за ненадобностью, вдруг возникло вновь, как неодолимое препятствие. Евтихий опять слышал голоса троллей, видел их серые плоские рожи. У него воспалились старые шрамы. Хуже того, засыпая под навесом у костра, он терял всякую связь с настоящим и во сне опять возвращался к тесному, битком набитому бараку. Ему отвратительны были храпящие рядом люди, а самым мерзким и невыносимым из всех был он сам.

Открыв поутру глаза, Евтихий не сразу соображал, где находится. Он даже ходить стал неловко, как будто ноги у него были скованы цепями.

— Это пройдет, — уверяла его Геврон. — Только не жалей ты себя так ужасно… Лучше на Фихана посмотри. Вот кому по-настоящему скверно.

Эльф, едва не погибший от руки Гезира, в конце концов назвал свое имя тем людям, которых мог считать своими друзьями. Фихан. Евтихий, впрочем, сомневался в том, что имя настоящее. Здесь все было ненастоящим. И чем дольше Евтихий жил под стенами крепости, на склоне холма, среди грязных луж, — тем больше в этом уверялся.

Когда раны Фихана начали заживать, Евтихий предложил ему уйти.

— Геврон считает, что твои дела здесь совсем плохи, — сказал Евтихий эльфу. — И Моревиль так говорит.

— А ты ему веришь, Моревилю? — тихо спросил Фихан.

Евтихий кивнул:

— Он же в этом мире очень давно. Он разбирается в том, что здесь происходит.

— Об этом ты тоже только с его слов знаешь, — напомнил Фихан.

Евтихий вдруг задумался. А вдруг Фихан прав? «Моревиль говорит». Да мало ли, что он говорит! Что они вообще знают о Моревиле? До сих пор Моревиль не сказал ничего обнадеживающего. Все плохо, а будет еще хуже, вот к чему сводились все его рассуждения. Но ведь так невозможно жить. Лучше сразу сунуть голову в петлю и покончить со всеми мучениями.

— Моревиль не хочет зла, — сказал наконец Евтихий. — И ведь это он спас тебя, не забывай. Он с самого начала знал, что твоя жуткая внешность — иллюзия.

— Моя нынешняя внешность — тоже иллюзия, — отозвался Фихан. — Как и твоя или ее. — Он кивнул на Геврон. — Все не так, как видится, и это сводит меня с ума.

— Моревиль говорит, что отсюда невозможно уйти. Что тоннель заканчивается тупиком, — напомнила Геврон.

— «Моревиль говорит». И ничего больше, — сказал Фихан.

Евтихий пожал плечами.

— Мы в любом случае попробуем выбраться. Я хочу убедиться своими глазами.

Они ушли из лагеря осаждающих втроем — Евтихий, Фихан и Геврон. Выступили в путь рано утром. В эти часы всегда было немного светлее, чем в течение дня. Иногда даже казалось, что солнце вот-вот пробьется из-за толстых дождевых облаков. И хоть такого никогда не случалось, все же именно по утрам к людям возвращалась крохотная толика надежды.

Евтихий прихватил с собой плотный плащ из пропитанной жиром шерсти. Геврон позаботилась о припасах. А Фихан просто встал и пошел, как только Евтихий подал ему знак — пора.

Они не оглядывались на крепость. Им хотелось, чтобы темная громадина на холме навсегда осталась позади, чтобы никогда больше не возникали перед ними мрачные каменные стены с черными потеками смолы.

Лес обступал дорогу. Деревья как будто теснили путников, пытались сдавить их. Вскоре стемнело, дождь поливал путешественников все сильнее. Евтихий выломал палку и попробовал сделать факел, однако огонь не горел в душном и влажном воздухе.

С каждым шагом идти было все тяжелее. Евтихий не знал, как чувствуют себя его товарищи, но сам он не ощущал ничего, кроме глухого отчаяния. Несколько раз он готов был остановиться и признать правоту Моревиля. Здесь не оставалось никакой возможности жить. Здесь заканчивается мир. Не в огне, не в водах потопа. Ничего грандиозного. Даже войны нет. Просто медленное удушье.