Искусство феноменологии

Никто не может снять с другого его умирание. Кто-то наверное способен “пойти за другого на смерть”. Но это всегда значит: пожертвовать собой за другого “в определенном деле”. А такое умирание за <…> не может подразумевать, что с другого тем самым хотя бы в малейшей мере снята его смерть. Смерть, насколько она «есть», по существу всегда моя <…> В со-бытий с мертвым не удается понять, что значит приход к концу для самого умершего. Действительно, смерть приоткрывается как утрата, но как та утрата, которую испытывают оставшиеся в живых. В переживании утраты не становится доступна утрата бытия, которую “претерпевает” умирающий. Мы не имеем в подлинном смысле слова опыта умирания других, но самое большее всегда только сопереживаем¹.

Другими словами, смерть полагает предел «заместимости» одного Dasein другим. Для Хайдеггера именно «заместимость» служит своего рода критерием, позволяющим отделить область das man, где заместимость возможна, от области подлинного, наиболее собственного. Поэтому, как показывает Ж.-Л. Марион, в хайдеггеровской перспективе отнять у другого Dasein его заботу (и, в частности, его собственное умирание) – значит лишить его его собственной инаковости, установить над ним свое господство[517].

Смерть пугает, и пугает нас тем более, что мы про нее ничего не знаем. Наша собственная смерть всегда впереди, а смерть чужая – смерть людей и животных – не дает нам почти никакого понимания этого феномена. Единственное, что мы твердо знаем о смерти, – это то, что смерть суждена лишь живому. Неживое не умирает, и поэтому «смерть – это феномен жизни»[518]. Мы знаем смерть лишь по ее симптомам, но сама она не доступна никакому опыту, ни внешнему, ни внутреннему. Смерть – это неизвестное по преимуществу, “undiscovered country”[519], говорит Гамлет. Мы способны понять и предвосхитить сопутствующие умиранию моменты – страх, боль, беспомощность, потерю власти над телом, но сама смерть затрагивает и пугает нас именно своей без-образностью, не-смысленностью. Превращение живого тела в труп, формы в бесформенное[520] не просто страшно, это оскорбительно. Смерть телесная предстает как своего рода зияние в пространстве смысла, и это зияние хочется немедленно уничтожить, заделать. Такой заплатой на теле смысла является мысль о естественности смерти.

Действительно, смерть как биологический процесс принадлежит порядку природы; гибель организма – это природный процесс, вызванный определенными причинами. Однако в том мире, в котором мы, люди, живем, в мире, который состоит не из вещей, а из смыслов, – смерть неестественна. Как пишет Симона де Бовуар,

естественной смерти не существует: ни одно несчастье, обрушивающееся на человека, не может быть естественным, ибо мир существует постольку, поскольку существует человек. Все люди смертны, но для каждого человека смерть – это бедствие, которое настигает его как ничем не оправданное насилие, даже если человек покорно принимает ее[521].