Искусство и красота в средневековой эстетике

К XI веку относится знаменитый «Листок различных искусств» (Schedula diversarum artium) священника Феофила, обнаруженный Лессингом в библиотеке Вольфенбюттеля. Согласно Феофилу, человек, созданный по образу Божию, наделен способностью давать жизнь различным формам. Случайно или в результате раздумий он постигает, что его душа взыскует красоты и благодаря творческому восхождению овладевает художественной способностью. В Писании он находит божественную заповедь, касающуюся искусства: «Господи, возлюбил я красоту дома твоего», – поет Давид, и эти слова Феофил воспринимает как явное указание на необходимость творчества. Художник работает смиренно, осененный вдохновляющим воздействием Святого Духа. Без этого вдохновения он не мог бы даже приступить к работе. Все то, чему можно выучиться, что можно постичь или изобрести в искусстве, – все это дар Духа в его семи действованиях. Благодаря мудрости художник постигает, что его искусство приходит к нему от Бога; разумение открывает ему принципы многообразия и меры (varietas et mensura); совет заставляет его щедро делиться с учениками секретами своего ремесла; сила наделяет его упорством в творческом усилии; и так далее для каждого из семи даров Святого Духа. Исходя из этих богословских оснований, Феофил переходит к изложению пространного перечня практических наставлений. При этом особое внимание он уделяет искусству витража и провозглашает большую художественную свободу – например, он советует заполнять пустое пространство между большими историческими сюжетами геометрическими фигурами, цветами, листьями, изображениями птиц, насекомых и даже фигурками обнаженных людей.

Конечно, когда средневековый автор изредка обращается к размышлениям об изобразительном искусстве, он выходит за рамки той или иной системы. В своей поэме «Антиклавдиан» (Anticlaudianus, I, 4) Алан Лилльский, говоря о картинах, украшающих дворец Природы, не сдерживается и разражается такими утверждениями, преисполненными изумления:

O nova picturae miracula, transit ad esse quod nihil esse potest! Picturaque simia veri, arte nova ludens, in res umbracula rerum vertit, et in verum mendacia singula mutat.

O новые чудеса живописи! Начинает быть то, что могло бы не быть. Живопись, подражание истины, играя новым искусством, превращает в вещи тени вещей и всякую ложь претворяет в истину.

Позднее Ченнино Ченнини даст новое истолкование живописи, приравнивая ее к поэзии и помещая ее на второе место после знания, усматривая в ней свободное и созидательное вмешательство воображения. Подобная позиция возникла под влиянием одного отрывка из «Науки поэзии» Горация, где говорится о том, что pictoribus atque poetis – quodlibet audendi semper fuit aequa potestas («Знаю: все смеют поэты и живописцы – и все им возможно»[21]). Еще более укорененный в Средневековье автор, чем Ченнини, а именно Гильом Дуранд Старший, недвусмысленно ссылается на эти Горациевы строчки, чтобы обосновать свободное художественное изображение сюжетов из Ветхого и Нового Завета{37}.

В сущности, и теологи, разрабатывавшие теорию прекрасного образа, также вносили свой вклад в возвеличивание изображений. Св. Фома раскрывает эту тему, говоря об образе по преимуществу, о Сыне, рассматриваемом как species (образ, изображение). Христос прекрасен, потому что Он – образ Отца, а образ – это forma deducta in aliquo ab aliquo, форма, перенесенная во что-либо из чего-либо иного (S. Th. I, 35, 1; I, 39, 8). Как образ, Сын обладает тремя атрибутами красоты, каковые суть integritas (целостность, цельность), поскольку Он осуществляет в себе природу Отца; convenientia (соответствие), поскольку он является imago expressa Patris (точным образом Отца); и claritas (ясность), поскольку Он есть слово, выражение, splendor intellectus (сияние разумения).

Св. Бонавентура еще яснее формулирует два основания заключенной в изображении красоты – она может иметь место, даже если в той вещи, которой художник подражает, никакой красоты вообще нет. Изображение красиво тогда, когда оно выполнено должным образом и верно передает оригинал.