Искусство и красота в средневековой эстетике

Становится все яснее, что поэзия – это нечто новое и более глубокое, чем упражнение в метрике. Не отступая от схоластических положений свой школы, Александр Гэльский все еще считает поэтический метод inartificialis sive non scientialis, неискусным или ненаучным (Summa Th. I, 1), но все-таки признает за поэтами способность обретать знания новым способом – речь заходит о Веселой Науке{41}. С приходом герметического стиля трубадуров (trobar clus) рождается поэтика вдохновения, способность находить дается Богом посредством ниспосланной им благодати – так скажет Хуан де Баэна в прологе к своему «Сборнику стихов» (Cancionero). Поэзия становится на путь субъективного изъяснения, излияния чувств.

Гальфред Винсальвский напоминает о том, что разум должен обуздывать порывистые движения руки и подчинять их предустановленному замыслу (Poetria nova, vv. 43–49, ed. Faral, р. 198). Но когда Персеваль Кретьена де Труа, облаченный в доспехи, впервые влезает на коня, добрый человек, его наставляющий, тщетно поучает его, что всякое искусство требует долгого и постоянного изучения. Молодой валлиец, ничего не знающий о схоластической теории искусства (скорее всего, и сам Кретьен не хотел в нее погружаться) бесстрашно бросается в бой: его наставляет сама Природа, говорит поэт, а когда она этого хочет, да к тому же когда ей помогает сердце, все преодолимо.

11. Художественный вымысел и достоинство художника

11.1. «Низшее учение» (Infima doctrina)

В культурном сознании Средневековья медленно вызревало новое представление о достоинстве искусства и обретал значимость принцип поэтического вымысла. Схоластическая теория оказалась слишком узкой для решения подобных вопросов. Тем не менее не следует считать официальную философию более глухой, чем она была на самом деле, равно как не стоит думать, что все ее утверждения на сей счет сводились лишь к осуждению и фальсификациям.

Когда, например, св. Фома говорит о том, что поэзия – это infima doctrina (низшее учение), и подчеркивает, что разум не постигает поэтических выражений в силу того, что для них характерна внутренняя нехватка истины (S. Th. I, 1, 9; I–II, 101, 2 ad 2), он вовсе не желает полностью дискредитировать modus poeticus (поэтический способ), равно как не хочет ставить проблему смутного восприятия (perceptio confusa) якобы в духе Баумгартена. Речь идет об обычном умалении значимости искусства как делания по сравнению с чистым умозрением. Ниже Аквинат сравнивает обычную поэзию со Священным Писанием, и первая от этого сравнения, разумеется, не выигрывает. Говоря о нехватке истины (defectus veritatis), Аквинат имеет в виду, что поэзия повествует о вещах несуществующих. Poeta… utitur metaphoris propter repraesentationem… Repraesentatio enim naturaliter homini delectabilis est (S. Th. I, 1, 9 ad 1): поэт использует метафору (а с логической точки зрения метафора – ложь), но он использует ее для того, чтобы построить образы, а образы по природе своей приятны человеку. Тем не менее если предмет поэзии – приятная ложь, понятно, почему она противится рациональному познанию.

Следовательно, перед нами не столько осуждение, сколько отсутствие теоретического интереса к доставляемому поэзией наслаждению, особенно если оно на первый взгляд лишено прямой дидактической функции. В своей «Беседе о писателях» (Dialogus super auctores; ed. Huygens, p. 75, 78) Конрад из Гиршау отмечает, что поэта называют сочинителем (fictor), ибо он говорит о вещах ложных вместо истинных или смешивает истину и ложь (eo quod pro veris falsa dicat vel falsa interdum vera commisceat), и что часто в вымышленном стихотворении мы имеем дело не со смысловой силой (virtus) слова, а лишь с сотрясением воздуха (sonum tantummodo vocis).