«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма

Порой нужно – это правда – хоть немного верить, чтобы видеть. Если бы я хотел, назовем это так, ПЕРЕВЕСТИ что-нибудь из Милле, то, чтобы лишить других повода – не критиковать меня, нет, я об этом не беспокоюсь, но досаждать и мешать мне под предлогом, что я изготовляю копии, мне нужны среди художников люди вроде Расселла и Гогена, чтобы довести работу до конца, сделать из нее что-нибудь стоящее. Совесть не дает мне писать картины, например, с присланных тобой вещей Милле, выбор которых я нахожу превосходным; я взял стопку фотографий и без колебаний отправил Расселлу, чтобы рассмотреть их вновь лишь по зрелом размышлении. Не хочу делать этого прежде, чем выслушаю тебя и других – из числа тех, кого ты вскоре встретишь. Иначе меня замучает совесть, страх, что я занимаюсь плагиатом. Через несколько месяцев, не сейчас, я попрошу Расселла откровенно сказать, насколько это полезно. Расселл всегда взрывается, говорит правду, а именно это мне порой и нужно. Ты знаешь, что я нашел Богоматерь[337] ослепительной и не осмелился на нее смотреть. «Еще не время», почувствовал вдруг я. От болезни я сделался очень чувствительным и пока не ощущаю в себе способности и дальше делать «переводы», когда речь идет о таких шедеврах. Я остановился, не закончив «Сеятеля», который выходит не таким, как мне хотелось бы. Во время болезни я, однако, много думал о продолжении этой работы, о том, что когда я приступлю к ней, то приступлю спокойно, – ты вскоре увидишь это, когда я пошлю пять или 6 законченных картин. Надеюсь, г-н Лозе приедет, я очень хочу с ним познакомиться. Я доверяю его суждению, когда он говорит, что это и есть Прованс, но тут и возникает трудность – как и все прочие, он скорее указывает на то, что следует сделать, а не на сделанное. Пейзажи с кипарисами! О, это будет нелегко. Орье тоже понимает это, когда говорит, что черный – тоже цвет и что они похожи на языки пламени. Я обдумываю это, но не решаюсь взяться за дело и говорю наподобие осторожного Исааксона: мне кажется, еще не время. Чтобы творить прекрасное, требуется известное вдохновение, луч, посланный свыше; это зависит не от нас. Работая над подсолнухами, я искал чего-то противоположного, но равноценного и говорил себе, что это кипарис. На этом я останавливаюсь – я беспокоюсь за приятельницу, которая, похоже, все еще больна, и хотел бы навестить ее. Это женщина, чей портрет в желтых и черных тонах я написал; она сильно изменилась. Нервные припадки, осложнения из-за преждевременной «перемены в жизни» – в общем, все это очень тягостно. В последний раз она напоминала какого-то старого деда. Я обещал ей вернуться не позже чем через две недели, но заболел сам.

Так или иначе, все это хорошие новости для меня – то, что рассказал ты, эта статья, куча всего другого: сейчас я чувствую себя прекрасно.

Мысленно остаюсь со всеми вами и заканчиваю свое письмо. Пусть Йо для всех нас надолго останется такой, какова она есть. Что до малыша, почему бы не назвать его Тео, в честь нашего отца? Мне, конечно же, будет очень приятно. Жму руку.

Всегда твой Винсент

Жалею также, что г-н Саль не смог найти тебя. Еще раз благодарю Вил за ее сердечное письмо – я хотел бы написать ответ, но отложу это на несколько дней; скажи ей, что мать прислала мне из Амстердама еще одно длинное письмо. Как счастлива будет она!

Если увидишь г-на Орье, пока что горячо поблагодари его за статью; я пошлю тебе пару строк для него и этюд.

853. Br. 1990: 854, CL: 626a. Альберу Орье. Сен-Реми-де-Прованс, воскресенье, 9 февраля, или понедельник, 10 февраля 1890

Уважаемый г-н Орье,