Искусство: язык Бога. От античности до авангарда

Десять дней я прожила в семье чудесного человека по имени Гамлет – он был инженер-физик, работал на атомной станции. Дом у него был такой чистый-чистый, бедный, никаких ковров, никаких хрустал ей. Очень милая молодая жена, двое деток, и все такие приветливые. Эти десять дней для меня были как сказка! В общине так много всего было интересного: молодежные группы, вечерние школы, филиалы по всей Армении. Я увидела деятельных живых христиан, которые делают очень много добра. Сколько любви они на меня обрушили! Я начала ездить в Ереван каждые три месяца, я просто рвалась туда. И как-то они мне говорят: ты так не наездишься – это же очень дорого. А у вас в Москве есть похожая община. И дали мне телефон отца Александра Меня[1]. Так я стала его прихожанкой.

И тут все встало на свои места, потому что отец Александр очень ценил и любил всякое творчество. Он мгновенно снял с меня этот запрет на искусство, и я стала выздоравливать, как после тяжелой болезни. Как это было мучительно, как я боялась рисовать! И вот потихоньку, постепенно я стала делать наброски, пока вдруг из меня не полились, просто как из фонтана, рисунки на тему Ветхого Завета, за которые мне не стыдно. И это было счастье.

Это произошло уже после гибели отца Александра…

Собственно, эту историю я рассказала, чтобы было понятно, как я пришла к идее, что любое искусство – от Бога, если оно – настоящее искусство.

Красота надоела?

С моей точки зрения, с сотворения мира и с древних времен, когда изобразительное искусство уже заявило о себе, процесс его развития идет по нисходящей. Обычно люди не хотят этого признавать, считая, что все эпохи одинаково значимы, одинаково гениальны, просто они говорят разным языком. Но мое глубочайшее убеждение, что это не так. Я считаю, что искусство древних было неизмеримо выше, грандиознее и ближе к Богу, чем искусство наших дней. Конечно, нам не хочется так думать: ну как это, с какой стати мы – и вдруг не гении? Может быть, гении есть среди нас, но не в этом дело. Я говорю об основном векторе, который указывает на некоторую редукцию, понижение чувства прекрасного.

Когда я училась, у нас был очень харизматический лидер[2] (ему было лет тридцать, но нам, восемнадцатилетним, он казался старым, взрослым и мудрым). Он говорил: «Красота – это то, что должно пылиться в музеях. Вы должны писать так, чтобы хотелось… вырвать, глядя на ваши картины». Представляете? То есть красота надоела, кто-то утверждал, что красота – это вранье, фальшь… Но я никогда не могла с этим согласиться. И однажды, когда я уже пришла в Церковь, мне попались слова замечательного французского православного богослова Оливье Клемана, цитирую их тут не дословно: «Наша вера красива. Святость прекрасна. Мы должны возродить красоту. Красота – это улыбка Бога. Как можно жить без нее? Бог создал мир именно по законам гармонии, красоты и порядка. Просто человек сделал все, чтобы разрушить эту гармонию, но, может быть, в наших силах ее возродить или хотя бы попытаться что-то сделать».

* * *

Люди не всегда понимают, зачем вообще нужно искусство. Как мы обычно смотрим на картины? Нас захватывает сюжет. «Иван Грозный убивает сына»[3] – страшно, царь глаза вытаращил, кровь течет, безумное лицо… Поволновались – и пошли дальше. А там – еще Репин, «Не ждали». Кого не ждали, почему не ждали, кто это такой пришел, откуда пришел – вот что нам интересно. А суть-то вся в том, что у «Ивана Грозного» – красное на красном! А в «Не ждали» – контраст ясной, светлой, такой безмятежной комнаты и семьи – и этого странного, какого-то темного человека с обмотанным вокруг шеи шарфом, который, может быть, только что свалился с виселицы и поэтому помилован…

Художник мыслит образно – совершенно не так, как мыслит обычный человек. Например, Суриков однажды увидел горящую свечу днем, на фоне занавески на окне. И очень долго и мучительно носил в себе этот образ, пытаясь вспомнить, какая у него ассоциация рождается. И в конце концов понял, увидел: «Утро стрелецкой казни», ни больше ни меньше! Помните, там эти стрельцы в белых предсмертных рубахах, со свечами? Вот какое грандиозное полотно, шекспировского масштаба, вызвала в сознании художника одна свечка, горящая днем на окне! Или ворона на снегу – как вы думаете, что художнику пришло в голову при виде вороны на снегу? «Боярыня Морозова»!