Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019

Выставка «Рубашка Блока», Государственный музей истории Санкт-Петербурга

Это третья выставка из совместного проекта музея и Института Про Арте «Штучки». Однако на этот раз объектом рефлексии стала всего одна вещь – самая что ни на есть единственная сохранившаяся рубашка Александра Блока. Рубашка Блока производит сильное впечатление. Во-первых, она совсем не такая, как можно было бы предположить. Она не декадентско-роскошно-оборочная, а простая, дешевая, деревенская. Да еще и косоворотка. Да еще и с вышитыми петухами на вороте и по низу. Вышивала рубашку мать поэта, а носил он ее в Шахматове, в имении, где до 1916 года бывал часто и помногу. Во-вторых, она какая-то неприятно настоящая – старенькая, хорошо выношенная, с заметной штопкой, где было порвано или вытерто. И штопка очень старая, еще при Блоке сделанная. В-третьих, без штанов, пиджака, куртки или еще хоть каких-то сопутствующих вещей рубашка превращается, с одной стороны, во что-то уж слишком интимное, а с другой – во что-то уж слишком сакральное. И всегда-то не слишком удобно разглядывать предметы чужого гардероба в мемориальных музеях, а тут, в гордом одиночестве бедной рубашки, это уж совсем стыдно.

Надо отдать должное сочинителям выставки – они все это понимали. И явно испытывали сходные чувства. Хранитель рубашки в музее-квартире Блока Наталья Цендровская, выставлявшая на своей памяти эту реликвию от силы раза два, на вернисаже смотрела на нее с явным недоумением. А в своей речи пыталась объяснить всем (и прежде всего самой себе), что, собственно, ее подопечная здесь делает. Современные питерские художники, привлеченные к этому проекту Институтом Про Арте, тоже не могли скрыть смятения. Петр Белый попытался прикрыть наготу подлинника рубашкой своего собственного производства – розовой спортивной «Меморабилией фана русской поэзии». А нежные девушки Александра Каурова и Мария Заборовская ударились в мистику, развесив на веревке более подходящие символисту, чем косоворотка, романтические белые блузы с расчлененным портретом Блока и подчеркнув тем самым процесс интимизации несчастной одежки.

Непоколебимым остался только сам Блок – один из самых трудных для мемориального экспонирования поэтов. Его кабинет в квартире на Пряжке – вычищенное пустое пространство, в котором пуританской этики куда больше, чем артистической эстетики. Идеальная пустота среды обитания была, по свидетельству современников, idée fix Блока. Но что же делать с этой пустотой музейщикам? Туда ни рукописей в художественном беспорядке не накидаешь, ни «недопитый чай писателя» не поставишь. Остается ловить «воздух поэта», который может оказаться в любой из его вещей, а может и не найтись нигде. Рубашка тут мало чем отличается от других мемориальных предметов. Если закрыть глаза на особую интимность этой вещи, она может заставить задуматься собственно о Блоке. О том, что утонченный петербургский красавец в деревне носил косоворотку. О том, что отсюда, возможно, пошел образ «сказочного царевича», о котором вспоминали современники. О том, наконец, что эта рубашка сама по себе вошла в историю литературы, потому что сохранилась, например, в воспоминаниях Андрея Белого, пораженного видом Блока в косоворотке. Не так уж мало для одной рубашки.

10 сентября 2003

Финн-инспектор

Выставка Ээро Ярнефельта, ГРМ

В день открытия выставки меня мучили неполиткорректные чувства. Маленький, но самый близкий наш сосед Финляндия пользуется в Питере особым расположением горожан. Ампирный старый Хельсинки – уменьшенная копия Петербурга, благо и строили примерно одни и те же архитекторы. Современный Хельсинки – воплощенное доказательство того, как удобно можно было бы жить в промозглом и холодном Питере, если бы над ним столь же хорошо потрудились. Все эти соображения давно и крепко сидели и во мне – до открытия выставки. Вообще-то финская культура и народ тут ни при чем. Это был просто плохой PR: сначала несколько раз загнать весь Невский проспект в пробки по случаю проезда премьер-министра Финляндии, потом заставить заранее приглашенную прессу и гостей стучаться в закрытые ворота Мраморного дворца, потом отдать бразды правления над вконец умотанной препирательствами с охраной толпой в руки господина из ФСО, который милостиво разрешил полюбоваться выставкой 30 минут, а потом совсем не милостиво приказал всем выкатываться, потому как на выставку приедет все тот же премьер-министр. Моя национальная гордость великоросса была всем этим потревожена, но за выделенные ей 30 минут созерцания чужого национального гения вернулась на прежние позиции.