Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019

Если бы все было как на чертежах, это мог быть город победившего дизайна и тотальной графичности. Однако время и люди сделали свое дело. Строили как могли: плохой бетон, нехватка пресной воды, в которую иногда подливали морскую, вынужденная экономия на всем – эти дома не были рассчитаны на века, они должны были решить проблему расселения стремительно увеличивавшегося числа жителей нового города. Вторым врагом оказались те самые сады: во влажном климате Тель-Авива, да еще с поливом, растения готовы превратить город в джунгли. То, что было задумано как пути для прохладного воздуха с моря (здания на пилонах, динамические линии фасадов, узкие окна-«термометры»), стремительно зарастало, не оставляя воздуху уже никаких шансов. Ну и жители, конечно, расстарались – мало кто в Израиле вплоть до решительного жеста ЮНЕСКО помнил об этих архитектурных шедеврах. В них жили, а значит, ставили кондиционеры, опутывали здания проводами, прилаживали газовые баллоны и трубы. Долгие годы баухаус тут был почти стерт с фасада города.

Сейчас все иначе: здания расчищаются, пристройки убираются, деревья нещадно стригутся, квартиры в домах-памятниках дорожают. Город обратно белеет и активно продает туристам свои новообретенные сокровища. Эрмитажная выставка, такая вроде бы суховатая, вся на фотографиях, картах, планах, скромных макетах и, наоборот, ярких туристических видео, тоже может показаться рекламным проектом. Однако в рассказе о «Белом городе» есть несколько важных для нас уроков: один – про утопии и их воплотимость, другой – про разумные градостроительные законы как принципы комфортной жизни, а не помехи для полета фантазии художника или застройщика. И еще это удивительный урок национального самоопределения через интернациональную культуру. Историки архитектуры считают, что этот стиль был выбран первыми израильскими архитекторами как антитеза изгнавшей их старой Европе. Никаких черепичных крыш, никаких фахверков, никаких мансард и уютных крылечек. Все с чистого листа и максимально современно. Это, конечно, преувеличение: и черепица, и частные виллы, и даже деревянные дома в Израиле потом появятся. Но идея строительства своей культуры не на старых образцах, а при помощи новейших художественных языков окажется чрезвычайно живучей. Собственно, вся культура сегодняшнего Израиля прежде всего именно об этом.

25 ноября 2011

Жизнь, проявившая себя

История Вивиан Майер – к выходу альбома «Vivian Maier: Street Photographer»

29 апреля 2009 года в доме престарелых в Чикаго умерла, не оправившись после неудачного падения на скользкой улице, восьмидесятитрехлетняя старушка Вивиан Майер. Умерла так умерла – она была одинока, асоциальна, строга, у нее не было друзей, и те, кто о ней еще иногда вспоминал, были давно уже выросшие дети, няней которых она когда-то служила. И сгинуло бы это имя в никуда, если бы двумя годами ранее из‐за долгов по аренде своей маленькой студии Вивиан Майер не вынуждена была распродавать свои вещи. А вещей-то только и было, что несколько коробок со всяким странным хламом. Одну из этих коробок, в которой лежали какие-то негативы, купил шатавшийся по Чикаго в поисках старых фотографий своего района риелтор и краевед-любитель Джон Малуф. Искомого Чикаго 1960‐х он конкретно в этой коробке не нашел, но именно с нее началась история другой Вивиан Майер – женщины с фотоаппаратом, которая оставила после себя более 100 тысяч кадров, снятых за пять десятилетий почти ежедневного фиксирования чужой жизни. Сегодня она – героиня статей, художник, чьи монографические выставки открываются одна за другой по обе стороны океана, от Германии, Нидерландов и Великобритании до Нью-Йорка, Чикаго и Лос-Анджелеса. 16 ноября в США вышел альбом «Vivian Maier: Street Photographer», в который вошли 100 лучших снимков из ее фотоархива.

Нью-Йорк 1950‐х, Чикаго 1960–1980‐х, старики и дети, грязные улицы и редкие цветы на них, сморщенные руки и венозные ноги, стоптанные ботинки и усталые лица, нищие и эмигранты, толпа и одиночество в ней, геометрия электрических проводов и нескончаемых городских окон, естественное кокетство любого детства и надрывная бодрость нищеты, достоинство некрасивого и эфемерность праздника. Почти нет событий – обыденность как главный объект. Почти нет сильных эмоций – строгая фотофиксация не терпит суеты. Это типичная вроде бы «street photography», которая не столько массой своей (хотя количество проявленных и непроявленных пленок поражает воображение), сколько истовостью сурового взгляда фотографа становится большим событием.