Искусство любви

Спрячься-ка лучше сюда, в полу одежды моей…

О, как я счастлив!… Спасибо, благая Венера!…

Пусть почитатель морей рукоплещет Нептуну,

Марсу – военный, Церере и пьяному Вакху селянин,

Я же, Венера, тебе и Амуру с разящим без промаха луком

Рукоплещу и молю счастья с любимою дать.»

Глава 5. Назон

По обычаю своему он спал до полудня. Ему снилась Палатинская библиотека, хранилище творений отечественных писателей, но не нынешних, а будущих, которые родятся через сто лет. Оно сделалось ещё обширней и богаче. На корешках книг, на бирках свитков , расставленных и разложенных по полкам, тут и там мелькали незнакомые имена . Он читал и ахал: как изобилен оказался урожай новых авторов, как пышно расцвела римская словесность в новое, неведомое время! Нашлось место и старым знакомым. Вот Вергилий со своей огромной «Энеидой», вот Проперций, а из давних – Катулл и Цицерон. Внезапно на одной из полок он заметил несколько оплетённых в кожу томиков с именем «Овидий». Он глазам своим не поверил: это были его книги! Значит, предчувствия не обманули и его поэзия переживёт время, останется в памяти людской . Любопытно, что он успел понаписать за непрожитую пока жизнь? Сгорая от любопытства, он протянул трепетные руки, осторожно взял книгу, раскрыл шуршащие папирусные листы. Они оказались чистыми ! Ни единой буквы не темнело на них. Второй, третий тома, – прекрасный кожаный переплет, а внутри пустота. И лишь на первой странице первого тома красовалась недавняя элегия «Важным стихом хотел я войну и горячие битвы восславить, – Но Купидон рассмеялся….» Этим обрывалась и она! Ах, бездельник! Ведь и в самом деле, кроме начала «Гигантомахии» да нескольких элегий у него ничего нет. Ещё замыслы , – но ведь замыслы не опубликуешь. А он возжелал памяти потомков…

С грохотом свалившись с постели, он проснулся в смятении чувств. Ему уже двадцать, а ещё не создано ничего, что могло бы прославить его имя. Пустые томики! И в начале вовсе не «Гигантомахия», которой он так гордился, и отдал много сил, но так и не окончил, а какое-то игривое стихотворение. Наверно, воспевать битвы и героев – е его дело; да и не лежит к этому сердце. Но разве прославят поэта игривые безделки? Надо приняться за что-то значительное. Да, он служит Венере и будет петь любовь, но прославлять не знаменитых женщин, а великих героинь прошлого либо богинь; и в крупных формах, разумеется. Больше ни дня без сочинительства. Главное, не отрываться от привычной среды поэтов и вообще учёных людей.

– Пор, одеваться! – заорал он. Нынче же надо сходить в галерею, обнародовать несколько элегий, да узнать литературные новости: быть может, чужие успехи заставят его приняться за сочинительство. Коринна сейчас всё равно недостижима, раз домой вернулся муж.

Прихорошившись и взбив кудри, он направил шаги к палатинскому Аполлону, рассчитывая встетить там знакомцев. Замороченный любовью , он давно не бывал в кругу литературных друзей и сейчас почувствовал, как соскучился без своих дорогих Аттика, Тутикана, и, конечно, Макра. Встречные женщины призывно улыбались хорошенькому юноше; одна-две были вполне достойны, чтобы устремиться следом, однако Назон твёрдо решил соблюдать сегодня верность музам. Да и не влекло его ни к кому, кроме Коринны.

Превосходивший великолепием все прочие постройки Владыки палатинский храм Аполлона стал, едва его закончили и освятили, излюбленным местом встреч молодых поэтов. К величественному зданию примыкала лучшая в Городе общественная библиотека . Назон хорошо знал главного хранителя и бывал здесь часто, имея возможность держать в руках бесценные редкости. Запойный книгочий, он с трепетом разворачивал старинные свитки, благоговейно перелистывал тяжёлые пергаментные листы, с жадностью вчитываясь в стихи эллинов. Его кумиром был Каллимах: искусство этого поэта было достойно изумления; латинские поэты – Катулл, Проперций, Гораций, были, возможно, талантливы, но Каллимах превосходил их мастерством и образованностью. Впрочем,Назон не ограничивался лирической поэзией и , наряду с древними сладкопевцами, свято чтил Софокла с Менадром, предполагая попробовать сочинить трагедию. Не чужды были ему и учёные труды; Арат восхищал его своим трудолюбием, непомерной начитанностью и громадностью свершённого. О, этот не терял времени в суетной беготне за красотками! Он читал мудрого Аристотеля и лучезарного Эпикура, задумывался над строением материи, то погружаясь в мир атомов, то уплывая в межзвёздные дали. И всё это дарила палатинская библиотека. Молодая память цепко удерживала прочитанное. Пророческий сон обещал: настанет время, и его сочинения появятся на полках рядом с вдохновенными творениями старых и новых поэтов. Его ненаписанные книги! Они придут на это пиршество ума как желанные гости. Нынешние элегии – шутка, пустяки. Он докажет, что в силах сочинять не хуже Проперция, а затем приступит к главному труду своей жизни. К какому – он ещё не решил.