Конечно, Василий Николаевич был наслышан о гениальности Софьи Кассировой, но он и в страшном сне представить не мог, что ее гениальность приняла именно такие формы и размеры. А мысль о том, что эти стихи в публикации будут связаны с его, Дубова, именем, заставила сыщика невольно застонать. Поэтесса приняла его постанывание за знак одобрения и даже восторга и принялась вещать с еще большим вдохновением:
Больших трудов стоило Василию вклиниться в бурный поэтический поток. Воспользовавшись эффектной паузой после слов «Чу! Идет жрец Омона!», детектив попытался вернуть Кассирову со знойных брегов древнего Нила в прозаичную Кислоярскую действительность:
— Госпожа Кассирова, будьте любезны, расскажите, как все это случилось.
— Ах да, извините, я несколько увлеклась, — смущенно проговорила Кассирова, грузно опускаясь на стул. — Вы понимаете, Василий Николаич, я раньше никогда не занималась продажей культурных ценностей. Я отправилась к «стенке» — ну, знаете, в скверике, где художники торгуют картинами…
— Да уж, Егор Трофимыч говорил мне, что у милиции все руки не дойдут до этой «стенки», — как бы между прочим заметил Василий.
— Что же дурного в том, что художники продают свои картины? — удивился Серапионыч.
— Если бы художники, — махнул рукой Дубов, — и если бы свои. Там, знаете ли, такие делишки проворачиваются, что просто ахнешь. Например, не так давно один якобы художник продал якобы за десять долларов картину «Пастушок с огурцом», и некий покупатель попытался вывезти ее за границу как яркий образчик постсоветского кича. А оказалось, что под верхним слоем скрывался Рембрандт, похищенный из одной частной коллекции!.. Впрочем, пардон, я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.
— Ну, сначала я подошла к торговцам картинами. Стала у них спрашивать, кому я могла бы продать ценные рукописи, а они мне — дескать, что вы, мы только картинами занимаемся, рукописи не по нашей части.
— Просто они к незнакомым относятся настороженно, — заметил Дубов. — Должно быть, приняли вас за агента милиции или ОБХСС. А вообще они хоть черта готовы купить и продать, лишь бы «навариться».
— Тогда я присела на скамейку и стала думать, что делать дальше, — продолжала Кассирова. — А на скамейке как раз пил пиво бедно какой-то одетый господин в старом плаще и в мятой шляпе.
— И вы предложили ему выгодную сделку?
— Нет-нет, поначалу я вообще приняла его за забулдыгу, который мается «после вчерашнего». Но он сам со мною заговорил — сначала предложил угоститься пивом, а когда я отказалась, то заговорил о поэзии.
— Вот как! — хмыкнул Серапионыч. А Дубов что-то черкнул себе в блокнот.
— Да-да, и этот человек проявил немалую осведомленность в творчестве кислоярских поэтов, а в особенности хвалил стихи Софьи Кассировой. Когда же я не выдержала и сказала, кто я, то он тут же бросился целовать мне руки и попросил дать автограф. Проклятый обольститель!
— Ну понятно, — усмехнулся Василий, — и тогда вы совсем растаяли и рассказали ему о бабушкиных письмах.
— Увы, — трагически развела руками Софья. — Вы ведь знаете, какие мы, люди искусства, доверчивые и непрактичные!
«Как же, слышали мы эти сказки», подумал Василий, а вслух спросил:
— И на чем же вы с ним столковались?
— На том, что он найдет покупателя, который приобретет десять писем Тургенева за сто тысяч долларов. Правда, десять тысяч он выговорил себе за посредничество. — Поэтесса тяжко вздохнула. — Назавтра он позвонил мне и сказал, что готов хоть сейчас забрать письма и передать мне девяносто тысяч. Однако я… — Кассирова замялась. — В общем, я попросила, чтобы он свел меня с покупателем напрямую.
— Зачем? — удивился Василий. — Разве вам не все равно, от кого получить деньги?