Искусство наступать на швабру

— Поэтому, Наденька, я прошу вашей помощи, — строго глянув на доктора, продолжал Дубов, — и не столько госпоже Кассировой, сколько мне. А точнее, делу справедливости.

— И что от меня требуется? — глаза журналистки загорелись.

— Как вы слышали, завтра в полдень наша клиентка встречается в кафе «Кислоярочка» с посредником, личность и роль которого во всем этом деле пока что для нас остается неясной. И я, и доктор — лица, давно примелькавшиеся в нашем городе, а вы…

— Поняла, поняла, — закивала Надя. — Постараюсь оправдать доверие… Ах, совсем забыла!

— Что? — повскакивали на стульях Дубов и Серапионыч.

— Проездом из Цюриха в Кислоярск я побывала в Санкт-Петербурге и в местных газетах прочла, будто некий бизнесмен-меценат, пожелавший остаться анонимным, передал в Пушкинский Дом несколько ранее не известных писем Тургенева.

— Ах, вот оно что, — протянул Василий. — Хорошо хоть письма действительно попали в надежные руки, а не сгинули где-то в частных коллекциях.

— У нас же дневник ее прабабушки, — напомнила Надя. — Давайте посмотрим. Все-таки женщина, с которой был близко знаком сам Тургенев!

— Да-да, — оживился Серапионыч, — читая такие документы, как бы приобщаешься к иной эпохе, ощущаешь связь времен…

— Однако тут всего пару страниц, — заметил Василий, достав дневник из стола, — а дальше чистые листы.

— Ну да, Кассирова же говорила, что это последняя тетрадка, — вспомнила Чаликова.

Разбирая не совсем четкий почерк, Дубов стал вслух читать:

— «28 октября 1898 года. Начинаю новую тетрадь своего дневника. Боюсь, что последнюю. Сегодня ко мне заходил милейший доктор Никифор Павлович. И хотя он всячески старался заверить меня, что дело идет на поправку, я понимаю, что дни мои сочтены. Ну что же, мне есть что вспомнить, оглядывая свою жизнь. Я была счастлива в муже и детях и дождалась даже внуков. Я была знакома с лучшими людьми своего времени, а с одним из них меня связывали и более тесные узы, хотя наши отношения с И. С., несмотря на все кривотолки, никогда не заходили далее некоего порога, отделяющего истинное чувство от того, что зовут греховной любовью. Как бы там ни было, я пронесла чувство к нему через всю свою долгую и, надеюсь, небесполезную жизнь». Так, ну дальше тут что-то о лекарствах, которые ей прописал Никифор Павлович… Ага, вот: «Не забыть бы дать указание Аннушке, чтобы после моей…»

— Ну, что же, что же? — нетерпеливо вопросил Серапионыч, когда молчание Дубова затянулось.

— А на этом рукопись обрывается, — показал детектив Наде и доктору пустые страницы. — Видимо, больше уже Татьяна Никитична в свой дневник ничего не записала.

— Да, но не могла же она оборвать дневник чуть не на полуслове, — возразила Надя. — Дайте взглянуть. Видите, вот здесь, возле скобок, остатки вырванного листа. На нем, видимо, и окончание записей.

— Ну-ка, ну-ка, — Василий извлек из кармана огромную лупу, с которой никогда не расставался, и внимательно рассмотрел то место, которое указала Надежда. А затем перевел лупу на соседнюю, чистую страницу. — Татьяна Никитична писала с сильным нажимом, — пояснил он, — и если на отсутствующем листе что-то написано, то можно будет прочесть оттиск… О, кое-что я уже вижу! Владлен Серапионыч, записывайте.

Доктор схватил со стола карандаш и листок бумаги, а Василий начал медленно, то и дело прерываясь, диктовать:

— …смерти предать… предать огню… письма Ивана Сер… А дальше уж совсем ничего не разберешь.

— Ну ясно — предать огню письма Ивана Сергеича Тургенева, — подытожил Серапионыч. — И я понимаю Татьяну Никитичну — совершенно естественное желание, чтобы никто не копался в ее отношениях с писателем. Но потом она рассудила, что письма Тургенева — все-таки достояние мировой культуры, и вырвала этот листок.

— Уверена, что все было совсем иначе, — заявила Надя. — Татьяна Никитична оставила пожелание в силе, но Аннушка — вероятно, ее дочка или близкая подруга — не решилась уничтожить письма и оставила их в семейном архиве. А листок из дневника вырвала сама Софья Кассирова, чтобы…

— Ах, Наденька, вы опять за свое, — не выдержал Серапионыч. — Я уж представляю, в каких черных красках вы распишете ее завтрашнюю встречу с посредником!

— Нет-нет, дорогой доктор, на сей раз я не смогу отойти от объективной передачи информации, — обаятельно улыбнулась Надя. — Даже если бы очень этого захотела…

* * *

Разговор Софьи Кассировой и посредника шел в повышенных тонах, хотя собеседники старались особо не шуметь, так как дело происходило в людном месте, а точнее — в кафе «Кислоярочка», том самом, где неделю тому назад поэтесса совершила столь неудачную сделку.

— Ну, наконец-то вы проявились, госпожа Кассирова, — говорил посредник, теребя шляпу, лежащую у него на коленях. — А то я уж грешным делом начал думать, что вы получили деньги и смылись. А о моих процентах и думать забыли.

— Какие еще проценты! — взвилась Кассирова. — Этот ваш бизнесмен сраный, — последнее слово поэтесса выговорила с особым смаком, — вместо денег подсунул мне пустые бумажки! Я вообще осталась и без товара, и без денег, а вы с меня еще требуете какие-то проценты!