Искусство оскорблять

Будучи очень соблазнительным местом обитания различных «идей» о человеке, она за последние 50 лет контаминировалась[30] психологией, философией, метафизикой и откровенной беллетристикой.

Радикальные изменения, «внутренние революции», разумеется, возможны в любой области науки.

Причины таких метаморфоз бывают различны. Чаще всего это происходит под влиянием новооткрывшихся фактов и обстоятельств.

Но возможен и вариант, когда объем накопленного материала становится так велик, что самим фактом изменения своих размеров меняет устоявшиеся смыслы и трактовки.

(Тут возможна осторожная аналогия с эффектом «критической массы», когда определенное количество вещества может находиться в состоянии стабильности, а уже чуть большее — вступает в разрушительную реакцию само с собой, как это неизбежно происходит с 235-U, 239-Pu.)

Но в данном случае роковое влияние на дисциплину оказали не новые открытия и выводы, а именно стороннее влияние.

Отчасти здесь повторилась та же самая ситуации, о которой мы говорили в шестой лекции.

Напомню, что к концу XX века сама наука о мозге оказалась очень существенно загрязнена (контаминирована) психологией и метафизикой.

Начиная с 70-х годов примесь этих практик становилась с каждым годом все больше и влиятельнее.

Со временем именно эта примесь стала существенно искажать реальную картину представлений о работе головного мозга.

Именно она попыталась порвать связь нейрофизиологии с принципами эволюционистики, сравнительной анатомии и общей физиологии. Она же привнесла зыбкость и подменила фантазиями строгую фактологию.

Наука о мозге, впрочем, была в гораздо лучшем положении, чем антропология.

В ее основе находится физиология ЦНС. Это крепкая, боевая, и что очень важно — бескомпромиссная дисциплина. Она презирает домыслы и легко самоочищается, бракуя все то, что не имеет экспериментального фундамента.

Более того — в самой традиции этой науки содержится противоядие от философии и психологии. Как мы помним, его превосходно сформулировали Сеченов, Брока, Павлов и Клод Бернар.

Благодаря двум этим факторам, очистка нейрофизиологии от «паразитов» является, в принципе, возможной.

С антропологией ситуация иная.

Она почти не имеет доказательной базы, ее эмпирическая основа (кроме антропометрии) крайне мала.

Ее основоположники занимались в основном накопительством материала. Иногда — его поверхностной структуризацией.

Они не успели выработать для своей дисциплины правил выживания и безопасности. Посему различным паразитическим практикам оказалось чрезвычайно легко «подмять» под себя антропологию.

Технология «подмятия» не имеет отношения к нашей работе, поэтому очертим ее предельно кратко.

Легко заметить, что философия, (последнее время пребывающая в некоторой праздности), от скуки флиртует с молодыми и неопытными научными дисциплинами и очень легко их «совращает».

Это не удивительно, если принять во внимание ее опыт и богатство методик. Соблазнив и заразив очередную «несчастную дурочку» всеми своими болезнями, она, как правило, бросает ее, напоследок, небрежно, указав путь в никуда.

Занятно, что антропология и направилась именно туда, куда ей указано было философией. На этом пути она стала легкой добычей метафизических многозначительностей и «высоких надломов».

Ознакомление с ней теперь обязательно включает изучение терзаний множества авторов, объединенных незнанием азов физиологии и теории эволюции, но упорно ищущих корни своих недоумений в других, весьма возвышенных факторах.

Колоссальные накопления антропологических материалов XIX и самого начала XX века, конечно, никуда не делись и остаются в нашем полном распоряжении.

(Правда сегодня эполеты высокой науки с них сорваны и они переведены из «высокого измерения» антропологии в этнографию. Отметим, что никакой отчетливой смысловой демаркационной линии меж этими дисциплинами нет и никогда не было. Только терминологическая.)

Но!

Они основательно погрызены огромными стаями «новых антропологов», отчего потеряли свой «товарный вид».

Мы знаем, что любые грызуны, искусав и запачкав, сообщают попорченной фактуре еще и свой аромат. Классическая антропология не стала исключением из этого правила. Она пропахла примитивной мистикой и многозначительностью.

Сегодня это уже не ясность Леви-Брюля, Фрезера, Спенсера, Тейлора, Дюркгейма, Ратцеля и Ранке.

Это даже не «переходный» Малиновский.

Это, увы, — Шелер, Плесснер, Гелен, Эван-Причардс, Беккер, Леви-Стросс et cetera, переформатировавшие антропологию в истероидную, полуфантазийную дисциплину, рождающую только карликовые и декоративные идеи.

На смену легкости и точности Тэйлора, Летурно и Леви-Брюля, на смену отчетливому видению развития человека пришли терзания и фантазии:

«Никогда раньше представления о сущности и происхождении человека не были более сомнительными, неопределенными и разнородными, чем в наше время».

Шелер, 1929