Искусство памяти

В трактатах о памяти, рукописных или печатных, крайне редко встречаются иллюстрации с изображением человеческих фигур, которые использовались бы в качестве образов памяти. Это согласуется с установкой автора Ad Herennium, который указывает читателю на необходимость создания своих собственных образов. Исключение составляет незрелая попытка изобразить ряд образов памяти, представленная в одной венской рукописи середины XV века227. Фолькман воспроизводит эти фигуры, не пытаясь выяснить, чтó они означают и как применяются, ограничиваясь лишь указанием, что это – «искусная память». Это действительно подтверждается надписью на последней фигуре: «Искусство запоминания состоит из мест и образов, говорит Туллий» (Ex locis et imaginibus ars memorativa constat Tullius ait)228. Ряд возглавляет дама, которая, по-видимому, олицетворяет благоразумие229; остальные фигуры тоже, вероятно, представляют собой добродетели и пороки. Фигурам этим, без сомнения, стремились придать необыкновенно прекрасный или столь же отвратительный вид (например, обличье черта), в соответствии с правилами; к сожалению, у художника все они получились одинаково уродливыми. Фигура Христа в центре и разверстая пасть ада у его ног230 указывают на то, что в речи, запоминаемой посредством этих фигур, говорится о путях к Раю и Аду. На фигурах и вокруг них располагается множество вспомогательных образов, которые, вероятно, следует рассматривать как образы «памяти для слов». Во всяком случае, нам сообщают, что как «вещи», так и «слова» могут запоминаться посредством этих фигур, в надписях на которых, по-видимому, представлены уже лишенные своего базиса остатки средневековой искусной памяти.

В рукописи также приведен план комнат памяти, с пятью отмеченными местами (четырьмя по углам и одним в центре), предназначенными для запоминания образов. Подобные схемы помещений памяти можно найти и в других рукописях и печатных трактатах. Упорядоченное расположение мест в таких комнатах памяти (выбранных не потому, что они не похожи одна на другую и не в силу своей исключительности, как то рекомендуется классическими правилами) было, я полагаю, обычным как для средних веков, так и для более позднего времени.

Сочинение Якоба Публиция Oratoriae artis epitome («Краткое изложение ораторского искусства») было напечатано в Венеции в 1482 году231; в качестве приложения к нему добавлена Ars Memorativa. От этой замечательной печатной книжки мы вполне вправе ожидать, что она введет нас в новый мир, мир возрождающегося, ренессансного интереса к классической риторике. Но так ли уж нов Публиций? Раздел о памяти, помещенный у него в конце «Риторики», напоминает нам о том, что во Fiore di Rettorica, трактате XIII века, этот раздел тоже находился в конце и с легкостью оттуда извлекался. Также и мистическое введение в Ars Memorativa чем-то напоминает мистические риторики XIII века в духе Бонкомпаньо.

Если острота ума, заключенного в свои земные пределы, утрачена, сообщает нам Публиций в этом введении, ее помогут вернуть нижеследующие «новые наставления». Новые наставления – это правила мест и правила образов. Их интерпретация у Публиция включает в себя построение ficta loca, воображаемых мест, которые есть не что иное, как сферы универсума – сферы стихий, планет, неподвижных звезд и высшие сферы, которые завершаются «Раем», – все они представлены на диаграмме (рис. 1). В своих правилах образов, которые начинаются словами: «простые и духовные интенции, с легкостью ускользающие из памяти, если они не привязаны к телесному подобию», он следует за Фомой Аквинским. Он подробно останавливается на броскости и причудливости, требуемой в Ad Herennium для памятных образов, чтобы они отличались вызывающей смех или изумление жестикуляцией, были исполнены неимоверной печали или жестокости232. Несчастная Зависть, как она описана у Овидия, с ее багровым цветом лица, черными зубами и волосами, напоминающими клубок змей, являет собой хороший пример того, каким должен быть памятный образ.

Раздел о памяти у Публиция не открывает нам новый мир возрожденной классической риторики, но, скорее, уводит назад, к миру Данте, где Ад, Чистилище и Рай запоминаются по сферам универсума, к миру Джотто, с той отточенной выразительностью, какая присуща фигурам добродетелей и пороков. Использование образа Овидиевой Зависти в качестве «волнующего» поэтического образа памяти не является классической особенностью, которая поражала бы своей новизной, а принадлежит ранней традиции памяти, переработанной Альбертом Великим. Короче говоря, этот первый печатный трактат о памяти является вовсе не признаком возрождения классического искусства памяти как составной части ренессансного возрождения риторики, а прямым продолжением средневековой традиции.