Искусство проклинать [СИ]

Определённые городские круги заметно лихорадило. В старой гостинице на Заречной не было мест из-за массового притока крепких парней с бритыми и полубритыми головами, а Даргинку наводнили смуглые, горбоносые дети Кавказа с тихими, вкрадчивыми манерами и звериной гибкостью поджарых тел. Меня это не касалось, да и Лев Борисыч вёл себя по-прежнему спокойно. Мы свято соблюдали выходные, пораньше закрывались, и за Маго болели верно, но исключительно молча. Если такие вещи и решаются голосованием, то нас-то, всё равно никто не станет спрашивать.

Мне очень хотелось, чтобы Дан рассказал мне о тех непростых делах, что задерживают его в нашем городе, а он молчал из каких-то одному ему известных побуждений. Я понимала, что его таинственность может и не зависеть от его желаний. Возможно, он говорил со мной только о том, о чём мог говорить. В конце концов, Чечня — это факт непроверенный и не обязательный. Чем чёрт не шутит, мальчик мог быть связан с военной разведкой, антитеррористическими или силовыми организациями, требующими соблюдения секретности, с заурядным ОБХСС и ещё чем-то подобным. Он несомненно предан своему делу и честен по натуре… Но мне его недомолвки не добавляли оптимизма.

Я настаивала на тихих домашних радостях и стала предпочитать их рискованным набегам на переполненные личностями самого разного вида рестораны и прочие увеселительные заведения. К Дану никогда не цеплялись, по крайней мере, при мне. При всей своей привлекательности и явной самоуверенности он вызывал не неприязнь, а скорее уважение у собратьев по полу. Туповатые качки старательно не замечали его присутствия, как будто он был существом другого рода, да он и был таковым. Я же очень хорошо запомнила Пенька и кое-кого из ему подобных, и не хотела рисковать зря. Мы жили тихо.

Дан, наконец-то, сам забрал меня с работы. Мы приехали рано и затеяли пельмени. Пока он прокручивал мясо, я замесила и раскатала тесто, стараясь двигаться в такт Сороковой симфонии Моцарта. Когда приступили к «собственно пельменям», Дан мазнул мне мукой по носу, а я в ответ насыпала ему целую горсть прямо за пазуху. Примирение заняло у нас так много времени, что пришлось выключить закипевшую воду, выставив лист с пельменями за окно. Когда отдышавшись, мы её снова вскипятили, «запела» трубка на кухонном окне.

— Алло, Тинатин, солнце моё! Ты дома? Это я, Док. Чем ты занята, голубка?

— Док, здравствуй! Давно не слышала твоего голоса. Очень соскучилась по тебе… Как твои дела? Ты, наконец-то, приехал, до чего же я рада! С работы звонишь?

— Я у Галии, осматривал Сако. У него высокая температура, но не ноги тому причина, а грипп. Дай, думаю, позвоню, обрушусь в гости. Раз уж я в ваших широтах, неплохо бы встретиться.

— Конечно, приходи. Чего спрашивать! У нас как раз пельмени на подходе. Хочешь пельменей?

— Лечу! — радостно пропел он в трубку: Лечу на крыльях голода! Они намного надёжней, чем любовные…

Док сильно похудел и осунулся, серые глаза стали светлее на потемневшем сухощавом «казачьем» лице. Усики, прикрывающие шрам над губой, уныло обвисли.

— Плохо выглядишь, Док — заявляю я, расцеловавшись с ним у порога: Где это ты так заморился? Работа, вроде, не пыльная. Стерильная и размеренная. По ночам, что ли, снова безвылазно дежуришь?

— Не пыльная, Тинатин, не пыльная… Знаешь, такое зло разбирает! Ничего не могу. Пальцы немеют каждые полчаса. Инструменты из рук валятся — жалуется он, протягивая руку Дану.

— Инструменты? Какие инструменты? Ты же на станции… Или что, Док? Ты где сейчас работаешь?

— В хирургии, на подхвате — горько хохотнул он: Поэтому и знать о себе не давал. Некогда, с самого приезда.

— Почему в хирургии? Там же Салиев и Герман Степанович. Да и молодых сколько!

— От молодых толку меньше, чем от меня «подбитого да ранетого». Пусть бы хоть на приёме в поликлинике не лажались, и то ладно! У Германа брат плохой, всей семьёй в Ростове уже неделю, а Салиев с гриппом. Инфекция… Старый Тофик снова у стола, а я вторым… И ещё смена… Сама знаешь, кто… Я уже три дня сплю по два часа в сутки.

— Галдумян, бедный, Ольга Яковлевна и ты с Тофиком? Они же на пенсии все. Не отпускали сколько, а теперь снова покоя не дают. Тофик, вообще, за седьмой десяток перевалил, сколько же можно? А двое других не намного моложе. Что же это творится…

— Так он же спец, Тинатин. Такие даже пенсией насладиться не успевают… Устаёт он, сильно. А я безрукий почти! И, знаешь, как по закону подлости — одни тяжёлые.

— Отделение забили, во всех коридорах кровати стоят — сообщает Док, неловко орудуя вилкой. Несмотря на голод, ест он довольно вяло и медленно.

— Крутые? — я подкладываю ему новую порцию пельменей, пододвигаю ближе тузлук. Док любит его к пельменям, но сегодня даже не замечает. Жуёт механически, как заводной.

— Нет, как ни странно… Город — пороховая бочка, а подстреленных нет. Может, огнестрелов к Митрофану везут. Кстати, как он Дана поправил? Эх незадача вышла, меня в нужный момент в городе не оказалось!

— Потом расскажу… Дан вполне ничего, да, Дан? Ты лучше скажи, больные откуда? Бытовуха?