Искусство проклинать

А мы, оказывается, с опытом? Привыкли девочек бить? Открытой ладонью и в лицо... А отчего так качаемся, ноги плохо держат? Опять в лицо метишь... Нет уж... Хорошо, попрыгай... Отскочим... Любишь руки вытягивать? Больно, но не смертельно... Ещё разок...На! Ну вот, рука тебе теперь долго не пригодится... Локти нужно беречь, когда на кулаки надеешься... Я не боксёр, голубь, извини, я - лыжница... Не протягивай руки... Свободен... Ещё выстрел... А ты лишний, браток, полежи-подумай...

- Ильяс, слева! Тина, сзади! - Конечно, Ашот совсем не драчун, и тем удивительнее его хладнокровие и стойкость. Он успевает отбиваться, и видит всё вокруг в этом столпотворении.

Алексо стучит в грудь, и я, оглянувшись, хватаю за руки окосевшую от ядзы мелкую ведьмочку, с длинным носом и растрепавшимися волосами. Она неожиданно сильная, верткая. Я тесню её к обломанному вязу, и толчком насаживаю спиной на обрубок, как на кол, успев подумать, что ядза для всех разное... Возле шефа с Ашотом, приходят в себя, и расползаются в стороны из кучи тел два бандита покрепче. Я снова вырубаю их пинками. Ильяс, стоя по колено среди поверженных врагов, крушит кости и челюсти налево и направо прикладом карабина, который некогда перезарядить.

Рядом вскрикивает Лев Борисыч, и я устремляюсь к нему, стряхивая на ходу двоих вопящих дурным голосом ободранных девиц, а за мной Витька. Шефа ухватил за грудки тощий вихляющийся парень, а вокруг уже собралась толпа ему подобной сараевской шантрапы.

Мы раскидываем человек пять, и тут гремит выстрел. Витька хватается за правое плечо рукой, между пальцами кровь. Я пускаю пулю прямо в лоб удачливому стрелку, и прижимаюсь к Витьке сбоку, а с другой стороны - взлохмаченный, исцарапанный и без очков, Лев Борисыч. Ильяс с оглушительным рёвом движется к нам, проделывая каждым взмахом рук, коридор в строю нападающих. Он создаёт мне необходимое пространство, и я спешно сую Витьке в рот таблетки, стягиваю рану.

- Кость задета, не маши правой... Это болеутоляющее и стимулирующее. Пуля ушла, крови будет много, но крупные сосуды, кажется, целые. Если совсем плохо, встань за Ильяса... Ты как?

- Ничего, Тина, отобьёмся! - он умолкает, глядя мне за спину, и я, холодея, оборачиваюсь.

Примеченный мною негр, ростом лишь чуть ниже Ильяса, стоит над обрывом, и, удерживая Ашота над пустотой, подзывает меня жестом. Я перестаю дышать, Алексо не отзывается.

- Ильяс, прикрой меня. Витёк, стреляй во всё, что движется! - Я иду.

Ашот совсем бледный, одна рука висит плетью, лицо в крови. Негр делает предостерегающее движение и я останавливаюсь как можно ближе к нему. Вокруг нас всё смолкает.

- Отдай мне это, и я поставлю его на землю. Ну, отдай, - по-русски, почти разборчиво говорит негр. - Дай! Я смогу это взять. Я - могу! - он раздвигает в ухмылке толстые губы, и зрачки у него отсвечивают в отблесках костра нечеловеческой зеленью.

Вот он, прикидыш... Он успел приехать. Его ждали и дождались. Мурашки стягивают кожу головы на лбу и темени. Я киваю, не сводя взгляда с его посверкивающих глаз.

- Тина, нет. Нет! - просит Ашот, и в его голосе слышится еле сдерживаемая мука.

Я волной прогоняю по телу холод с затылка, до самых ног. Ильяс тяжело дышит, но стоит на месте. Только стой, стой, ради Бога, не шевелись...

- Ты обманешь. Я тебе не верю! - Я отступаю, и через голову снимаю Алексо. - Я повешу его здесь, на ветку, и отойду. А ты поставишь Ашота на землю, и возьмёшь крест.

Самое уязвимое у него - голова, я это помню, но стрелять мне нечем: магазин не перезаряжен. Только бы он отошёл от Ашота, и нагнулся. Я допрыгну, и он меня уже не оторвёт. Я смогу... Буду целить в горло. Я так в него вцеплюсь, что он меня не сумеет скинуть: я смогу... Всего-то навсего, разодрать эту чёрную глотку. У меня выйдет, если не кастетом, то - зубами... Всё когда-нибудь делаешь в первый раз...

- Хоздравати... Тина! Нет!

Негр встряхивает его, и Ашот содрогается от боли, скрипя зубами. Он смотрит мне в глаза, как...

- Нет, Ашот! Не-е-ет!

Я уже срываюсь с места... и не успеваю. Он отталкивается от негра здоровой рукой, и, обхватив его ногами за пояс, с мучительным криком - бьёт в кадык кулаком хрустнувшей перебитой руки, а целой - в глазницы, рывком увлекая за собой, в обрыв, усеянный обломками камней.

- Ашот! Ашот!

Я отбиваю руки Ильяса, и падаю над краем. Ашот разорвал свои объятья при падении, и они лежат в нескольких метрах один от другого - прикидыш, с расколотой об камни, потерявшей форму головой, и Ашот, пронзённый в грудь высокими сучьями бурелома, покачиваясь над землёй. Глаза у него закрыты и изо рта бежит струйка крови... Он... мертв. Мертв...

- Ашот! Ашотик! Ашо-о-от!!

Лицо у меня одеревенело и губы не слушаются, а глаза застилает красной пеленой. Тело немеет, перестаёт болеть. Вокруг ничего нет... Никого и ничего... Пустота...