Искусство путешествовать

В самолете обычно не принято много говорить об облаках, которые видны в иллюминаторе на протяжении практически всего полета. Никого не удивляет, что, например, где-то над океаном мы пролетаем мимо огромного пышного белоснежного острова, который мог бы стать отличной резиденцией для ангелов или даже для самого Бога, по крайней мере, на какой-нибудь из картин кисти Пьеро делла Франческа. Никому из пассажиров и в голову не придет вскочить со своего места и торжественно во весь голос объявить, что «мы сейчас пролетаем над облаком». А между прочим, такое событие не прошло бы незамеченным для таких уважаемых и достойных людей, как Леонардо да Винчи, Пуссен, Клод Моне и Констебль.

Та еда, которая показалась бы нам обыденной и даже до обидного безвкусной, подай ее кто-нибудь нам там, на земле, здесь, в окружении облаков, обретает новый вкус и смысл (точно так же, как и простой бутерброд с сыром, съеденный на пикнике, на вершине скалы с видом на бушующее море, кажется нам вкуснее и важнее любых ресторанных деликатесов). Получив подносик с самолетным завтраком и приступив к освоению его содержимого, мы словно одомашниваем это чуждое нам пространство: открывающийся за иллюминатором внеземной ландшафт становится все более знакомым, привычным и менее пугающим по мере того, как мы расправляемся со стылым рулетом и горкой картофельного салата в пластмассовой мисочке.

Наши забортные спутники при ближайшем рассмотрении оказываются весьма любопытными созданиями. На полотнах художников и при взгляде на них снизу с земли они кажутся горизонтально вытянутыми, почти двумерными овалоидами. Отсюда же они скорее напоминают гигантские обелиски, воздвигнутые из бесчисленных комков подвижной, нестабильной пены для бритья. Из иллюминатора самолета родство облаков с паром становится более наглядным. Эти изменчивые образования словно порождены только что прогремевшим взрывом и явно еще не приняли свою окончательную форму. При этом они выглядят вполне плотными, и при взгляде со стороны по-прежнему с трудом верится, что забраться на эти белоснежные горы и посидеть на их вершинах, обозревая окрестности, невозможно.

Бодлер лучше многих знал, что такое настоящая любовь к облакам.

СТРАННИК

— Кого ты больше всех любишь, загадочный человек?
Скажи: отца, мать, сестру, брата?
— У меня нет ни отца, ни матери, ни сестры, ни брата.
— Друзей?
— Вы употребляете слово, смысл которого мне
до сих пор непонятен.
— Родину?
— Я не знаю, под какой широтой она находится.
— Красоту?
— Я полюбил бы ее охотно — в божественном
и бессмертном образе.
— Золото?
— Я его ненавижу, как вы ненавидите Бога.
— Гм, что же ты любишь, необычайный странник?
— Я люблю облака… летучие облака… вон они…
Чудесные облака![6]

Облака степенно и безмолвно проносятся мимо нас. Там, внизу, остались наши враги и коллеги, те места, где нам бывает грустно и страшно, — все это выглядит отсюда, из-за облаков, россыпью крохотных черточек и царапин на поверхности земли. Теоретически мы, конечно, прекрасно представляем себе, как действует фокус, основанный на законе перспективы, но со всей наглядностью воспринимаем непреложность этого закона именно здесь, когда взираем на мир из иллюминатора самолета, прижавшись лбом к холодному стеклу. Само же воздушное судно становится нашим учителем философии и при этом — верным исполнителем воли Бодлера, выраженной в написанных им строчках:

О, дайте мне вагон иль палубу фрегата!
Здесь лужа темная… Я в даль хочу, туда!

5