Искусство семейного воспитания

В свои семьдесят, восемьдесят, девяносто лет они боятся толпы на улице, боятся переходить улицу, движутся медленно.

Но ведь они, эта оставшаяся часть солдат, творившая историю, а теперь доживающая старческие годы своей жизни, и есть живая история?

Как может юноша зубрить историю по книге, не прикасаясь к живым героям этой истории?

Я спрашиваю: плакали ли вы на уроках истории о живом прошлом, говоря об Освенциме, о Ленинградской блокаде, о Сталинграде, о Хатыни?

Нет?

Так прочь такую педагогику из школы!

Вас знакомят в классе с какими-то цитатами и высказываниями о войне, но ведь в каждой семье есть еще не обработанный фронтовой архив: это письма из окопов, с переднего края огня. Они писались под натиском смерти, и многие из них, запятнанные кровью, мамы и жены получали вместе с извещением о героической гибели сына и мужа. В каждой семье можно найти прекрасные реликвии для семейного музея славы. Это ордена и медали Великой Отечественной, последние снимки в окопах, полевая сумка, продырявленная пулей солдатская пилотка и солдатская шинель, до сих пор еще не утратившие запах пороха.

Я спрашиваю: приносили ли вы на уроки эти письма и читали ли их вслух?

Приносили ли вы эти семейные реликвии на урок, восстанавливали ли вы события, связанные с ними? Выражали ли вы на уроках чувство высочайшей гордости за своих дедов?

Нет?!

Так надо гнать такую педагогику из школы!

Что это за педагогика пересказывания?

Мне становится жутко от сознания, что можно заучить историю Великой Отечественной, не прочувствовав ее.

Я не могу с этим примириться.

Не могу примириться с тем, чтобы реликвии нашего семейного музея славы, фронтовые письма и ордена твоих дедушек спокойно лежали у нас в ящике, а ты рядом, за своим рабочим столом, бубнил по страницам учебника.

Эта история жива в миллионах семей нашей страны, она жива и в нашей квартире, и ее надо прочувствовать. Как же мне созидать тебя, не вложив в тебя скорбь и гордость за дедов и священную заботу о судьбе нашей планеты!

Может быть, все уже выплакано и забыто?

Сейчас ты проверишь это сам. Станешь свидетелем откликов этой войны. Бомбы взорвутся не на экранах, а в сердцах.

Может быть, не надо было мне делать этого, не надо было ворошить раны, зарытые в душах людей? Простите, дорогие мои мамы, что не пощадил я вас! Но этого потребовали общечеловеческие интересы созидания Человека!

«Паата, попроси, пожалуйста, бабушку, чтобы она открыла свой ящик с письмами от деда и прочла их тебе сама! Это тебе необходимо!»

Дедушка, мамин отец, прошел на огневых линиях всю войну, вернулся с многими ранениями, затем трудился, не жалея сил, и скончался неожиданно, за два года до рождения внука. Он не любил рассказывать о себе, но привез с собой ордена Александра Невского, Отечественной Войны первой и второй степеней, Красного Знамени, медали. Он не рассказывал о них (разве только, надо полагать, своей жене), но повторял часто: «Каждый день, который я прожил после войны, подарен мне судьбой». Надо, чтобы Паата восстановил события, связанные с орденами, и почувствовал смысл этих слов деда, которого звали Гиви.

Бабушка не хотела доставать письма. А когда Паата начал просить, чтобы она сама их прочла, она долго сопротивлялась. Наконец она уселась на диван и положила ящик с письмами и орденами на колени. Раскрыла первое треугольное письмо, написанное химическим карандашом. Слезы бабушки, капавшие на него много лет назад, растворили чернила и оставили на бумаге следы ее тогдашних радостей и переживаний. Бабушка мужественно прочла первое письмо, но не хотела читать другое и третье. Затем сама увлеклась их чтением, и вдруг по морщинистым щекам потекли слезы. Она плакала, она рыдала.

«Бабуля, что с тобой? Бабуля, роднуля ты моя, не плачь!»

Ты ласкал ее, целовал, успокаивал, а поток слез на ее щеках все усиливался. Увидев это, заплакала и мама.

Ты забрал письма и ордена и приступил к их изучению.

На следующий день я послал тебя к моей матери: «Попроси ее, пусть она достанет свое старинное портмоне и прочтет тебе сама письма от дедушки, покажет телеграмму из военной части!»

Мой отец, Александр, работал в типографии, и я часто бывал у него на работе. Мы вместе обедали в рабочей столовой типографии. Его друзья знали меня и баловали. Там я познакомился с тем, как печатаются газеты, книги, журналы. Однажды вечером папу привезли домой на машине скорой помощи. У него была перевязана правая рука. Мы узнали, что огромный станок, который прессовал матрицы, придавил отцу кисть правой руки. Месяца через два повязку сняли, но мы обнаружили, что пальцы перестали сгибаться.