Искусство учиться

Лежа в гамаке и слушая эту историю, я не переставал удивляться сходству между мной и хищником, мной и жертвой.

Я привык создавать управляемый хаос на шахматной доске, пока соперник не терял способность сопротивляться. Я всегда любил неизведанное, любил ставить вопросы, требовавшие ответов.

Если готовых ответов не было, я чувствовал себя как рыба в воде, а соперники терялись. После этого игра бывала сделана. Затем психологический рисунок игры усложнился, и я получил дополнительное преимущество. В первых партиях с гроссмейстерами мирового уровня я обычно проигрывал, как и Жозе в поединке с ягуаром. Даже если на доске складывалась относительно равная позиция, по мере роста напряжения я чувствовал себя так, будто голову зажали в тиски и сдавливают ее все сильнее, сильнее, пока наконец психологическое давление не усиливалось настолько, что я волей-неволей делал маленькую ошибку — как Жозе, решив отступить. Характер игры тут же менялся, но я готов был на что угодно, лишь бы избавиться от чудовищного напряжения, разрывавшего мозг. А затем терпел поражение.

Гроссмейстеры умеют обращать мельчайшие ошибки соперника в свою пользу. Единственное, что можно сделать в такой ситуации, — оставаться нечувствительным к боли, принять ее, научиться выносить многие часы углубленного анализа партии с той же легкостью, что и приятную прогулку в парке. В конце концов, тиски существовали только в моем воображении. Я годами работал над поддержанием напряжения по собственной воле, учась примиряться с растущим прессингом и сохранять при этом игровой тонус. Впоследствии, уже как мастер боевых искусств, я использовал результаты этих усилий, заставляя соперников взрываться от ментального напряжения благодаря тому, что мой собственный «порог чувствительности» был уже намного выше.

В любом виде деятельности способность сохранять ясную голову, вовлеченность, спокойствие «под огнем» — это именно то, что отличает лучшего из лучших от посредственного специалиста. Во время соревнования динамика достаточно очевидна. Если один из соперников неизменно сосредоточен, тогда как второго разрывают на части внутренние противоречия, исход поединка очевиден. Жертва теряет способность ясно мыслить и совершает ошибки одну за другой, а хищник в это время нацелен на одно — на убийство. Эта проблема присутствует и в том случае, если речь идет об индивидуальных по своей сути занятиях, таких как писательский труд, живопись, наука или обучение, — правда, проявляется несколько иначе. При отсутствии постоянного внешнего воздействия нам приходится самим следить за собственными действиями, и лучший показатель эффективности такого контроля — степень сосредоточенности. Нельзя надеяться достичь совершенства, если считать нормой жизни формальное выполнение своих обязанностей. Если глубокая и гибкая сосредоточенность становится второй натурой, то жизнь, искусство и обучение достигают таких высот, которые способны восхитить и потрясти. Преуспевают, как правило, те, кто стремится каждую секунду жизни прожить максимально полно и творчески. Для этих мастеров полной жизни степень вовлеченности в ежедневный процесс обучения настолько высока, что остальным удается к ней приблизиться лишь изредка, когда обстоятельства складываются наилучшим образом.

Но секрет состоит в том, что обстоятельства всегда складываются наилучшим образом. Чем выше степень вовлеченности в повседневные тренировки, тем выше она будет и во время турнирного боя, в совещательной комнате совета директоров, на экзамене, за пультом управления, на сцене. Если у нас есть хотя бы малая надежда достичь совершенства, не стоит жаловаться на обстоятельства; мы должны привыкнуть жить в постоянном напряжении. Сосредоточенность должна стать такой же естественной, как дыхание.

Глава 16. Поиск зоны комфорта

Можно ли научиться перемещаться в зону комфорта усилием воли? Каким образом можно сохранять сосредоточенность под давлением, оставаться спокойным и твердым под огнем, нейтрализовывать влияние отвлекающих факторов? Что следует предпринять, когда эмоции выходят из-под контроля?

В части I я рассказывал историю моей шахматной карьеры преимущественно с точки зрения процесса обучения. Теперь я хотел бы рассказать ее еще раз — с точки зрения психологии деятельности.

В детстве я иногда так глубоко погружался в разбор шахматной позиции, что мир, казалось, уплывал куда-то далеко. В такие минуты для меня не существовало ничего, только я и мои шахматные джунгли. Мама говорит, что в это время я выглядел как старик, как будто я играл в эту игру еще в своей прошлой жизни. Часами я раздумывал над партией с таким напряжением, что если бы мама поместила ладонь перед моими глазами, заслонив доску, мой взгляд просто прожег бы в ней дыру. В другие дни я играл рассеянно, не выпуская изо рта жвачку и разглядывая зевак, приходивших посмотреть на игру на площади Вашингтона. Моя игра напоминала поговорку «пан или пропал», и бедным родителям и тренеру только и оставалось сидеть и ждать, в какой ипостаси я выступлю сегодня.