Искусство жизни

В свете этого интертекстуального отношения возникает еще одна пара двойников: Белый – Герман. Поддержанию связи между ними служит сцена скандала, сопровождаемого истерикой. Герман предстает в этом отношении как «слабый поэт», в смысле Блума, как художник своей жизни, воспроизводящий символистскую модель после символизма[716], как поздний эпигон, которому не избежать ложного прочтения, misreading[717].

Ложные прочтения

О ложных прочтениях и плохом зрении речь идет – у Набокова, как и у Белого – не только на интратекстуальном уровне, но и на уровне интертекста. Сигналы, устанавливающие интертекстуальные отношения на парадигматическом уровне, вступают в противоречие с синтагматическим отношением между текстами. Тот и другой романы повествуют о поисках своего Я и о том, что эти поиски обречены на неудачу. Отсюда еще одна пара двойников, связанных между собой неудачными попытками обрести свое Я, – Герман и Петр Дарьяльский. Они ищут себя в других людях и для этого вступают в роковой союз с народом. Их бегство в народ представляет собой мифическое действие – путешествие в загробный мир. Подобно тому как Орфей спускается в Аид, чтобы обрести Эвридику, свое второе Я, Дарьяльский и Герман совершают нисхождение в народ, надеясь с его помощью отыскать самих себя[718]. В «Отчаянии» продолжается, таким образом, работа над символистским master plot на тему самообретения, роман повествует о заблуждении, и это повествование имеет ярко выраженный интертекстуальный характер.

Как в «Отчаянии», так и в «Серебряном голубе» процесс поисков своего Я неразрывно связан с темой двойничества. Но если в «Отчаянии» преобладает, как представляется, психоаналитическое прочтение двойничества (поиски себя в другом, предвосхищающие «стадию зеркала» у Лакана и восходящие к первичному нарциссизму Фрейда)[719], то в «Серебряном голубе» мотив двойников имеет прежде всего культурно-исторический смысл, получающий дальнейшее отражение и в «Отчаянии». Двойниками выступают интеллигенция и народ. В этом отношении все интра– и интертекстуальные двойники (Кудеяров – Дарьяльский, Герман – Феликс, Герман – Ардалион, Дарьяльский – Ардалион – Кудеяров – Герман) представляют собой фигуры аллегорические, функционируют по принципу синекдохи как частичные замещения идеологического мифа о народе и интеллигенции. Тем самым комбинации двойников предстают в новых сочетаниях: пару образуют не Кудеяров и Герман, не Ардалион и Дарьяльский, а Дарьяльский и Герман, Матрена и Феликс. В рамках темы «интеллигенция и народ» пары двойников, сформированные посредством интертекстуальных маркировок, утрачивают свое значение и сами предстают как результат ложного прочтения. По отношению к этому культурно-историческому двойничеству народ является зеркалом, в котором интеллигенция пытается разглядеть свое Я. Отводя народу роль зеркала, интеллигенция возрождает романтические идеи[720]. Интеллигенция и народ образуют дуальную структурную основу, чрезвычайно важную для русской культуры конца XIX – начала XX века и играющую решающую роль в идеологических конфликтах периода революции 1905 года. Эти полярные противоположности представляют собой вариант категорий свое – чужое, Я – другой, причем свое стремится присвоить чужое, но одновременно видоизменяется по его образу и подобию, и это приводит к переходу своего в чужое – le moi est l’autre (Рембо / Лакан). Архаические мифы об удвоении и двойниках показывают, а психоанализ подтверждает, что попытка уподобления своему отражению в зеркале неизбежно ведет к заблуждению; желаемое соединение, результатом которого должна стать целостность субъекта, всегда остается в сфере воображаемого. Истории об удвоении предполагают напряжение, с одной стороны, между цельностью и примирением, с другой – между разъединением и непримиримостью[721]. И в «Серебряном голубе», и в «Отчаянии» рассказывается о жажде цельности и о заблуждении, неизбежной ошибочности прочтения другого. Поиски своего Я в другом не могут закончиться ничем, кроме лжепрочтения, misreading.