В этом образе архангела Михаила порыв, доведенный, казалось бы, до своего кульминационного пункта, на самом деле опять-таки остановлен как раз на должной границе.
Из противоположного - прекраснейшая гармония, из противоборства рождается все - так учил философ древней Эллады Гераклит; все преувеличенное не значительно, не божественно, божественна только Мера.
Образ совершенного человека обрел в искусстве Рафаэля вполне конкретное выражение. Это - Аристотель в знаменитой ватиканской фреске Рафаэля «Афинская школа» (1509 - 1511).
Аристотель и Платон стоят рядом на верхней ступени лестницы. Три свода, следующие один за другим, обрамляют их. Внимание зрителя сразу же сосредоточивается на их фигурах. Они - центр композиции, которая развертывается в величии и покое.
Левой рукой Аристотель держит свою «Этику», движением правой он как бы успокаивает, желает ввести в рамки умеренности вдохновенный пафос Платона. Его фигура выступает легко и свободно. Спокойное благородство движений, мягкие изгибы плеч, рук и складок одежды, темные и светлые чередующиеся тона придают ей плавную размеренность, грацию и гармонию, которые присущи совершенному кортед-жиано.
Мягкость контура и раскрепощенность движений не умаляют величественности Аристотеля. Они подчеркивают еще более могучую вертикаль фигуры Платона и в то же время придают образу Аристотеля больше человечности и необыкновенную живописность.
Платон озарен вдохновением. Он похож на библейского пророка. Перстом указывая на небо, он вещает о мире идей.
Аристотель «остался на земле». Он - прекраснейшее творение земли. Его лицо, повернутое в сторону Платона на фоне плывущих облаков, светится разумом и добротой. Спокойствие, умеренность, подлинная сила, повелевающая человеческими страстями, запечатлены в его образе.
Идеальный тип человека, облюбованный Бальдассаре Кастильоне и гением Рафаэля вознесенный до истинного совершенства, нашел в нем свое наиболее цельное, законченное олицетворение.
Взглянем на луврский портрет самого автора «Кортеджиано» кисти Рафаэля. Кастильоне изображен в зрелом возрасте. Его лицо спокойно и приветливо, взгляд умный и одухотворенный. Одежда преимущественно темного цвета: таков был и вкус самого Кастильоне (из трех основных здесь тонов - черного, серого и белого - Рафаэль создает исключительно богатую красочную гамму). Понятие благородства в подлинном смысле этого слова как нельзя более применимо к его внешности, причем проявляется оно без малейшей подчеркнутости. Он весь - уравновешенность, строгая грация и внутреннее достоинство.
Радость и любовь освещают творчество Рафаэля, создают очарование его умбрийских и флорентийских мадонн. Но величие Рафаэля, устремление его гения не определяются его ранними работами. Именно в его мужественном искусстве римского периода - ключ к пониманию увековеченного им идеала.
Вилла Фарнезина в Риме. Одна из фресок, написанных по замыслу Рафаэля, изображает Юпитера и Амура.
Величавый, под сенью орла, громовержец наклоняется к стоящему перед ним амуру. Они смотрят друг другу в глаза. Юпитер, держа за щеку молодого пухлого бога, нежно целует его. Амур глядит на него с каким-то детским благоговейным восторгом.
Быть может, ни в живописи, ни в скульптуре соединение любви и нежности с силой и могуществом никогда не было выражено так просто и так убедительно.
Есть античные статуи, где Юпитер исполнен величия и славы, статуи безупречных пропорций и неувядающей красоты, но красота эта холодная, а могущество громовержца внушает покорность и трепет. У идеального государя, как его мыслит Кастильоне, величие соединяется «с необыкновенно прекрасным выражением добра». Те же слова применимы и к Юпитеру Рафаэля, образу древнего языческого божества, возрожденного в новом облике его светлым гением.
Завершение