Проблема определения истоков исламского экстремизма назрела в российском экспертном сообществе. Свидетельство тому – дискуссии, «круглые столы», ток-шоу, а также лавинообразный рост публикаций, которые обязательно затрагивают тему исламского экстремизма, идет ли речь о событиях в Юго-Восточной Европе, на Ближнем и Среднем Востоке, в Центральной Азии и на Кавказе или в России.
Проблема истоков исламского экстремизма формулируется как альтернатива–
Политик, например в Узбекистане, стоит перед выбором: если исламский экстремизм – явление «нутряное» (скажем, «протест мусульман против ухудшения жизни и зажима политических свобод»), то он должен изменять условия социально-экономического бытия и политическую систему страны (мы не говорим, в какую сторону – ужесточения или либерализации). Если же он убеждается, что это – явление «ветряное» (результат внешнего воздействия), то, наверное, ему надо минировать границу с Таджикистаном, задабривать «Талибан», призывать на помощь Россию или США, участвовать в двусторонних и многосторонних антитеррористических военных союзах (с Киргизией, Казахстаном), перекрывать внешние источники исламистской пропаганды, фильтровать Интернет и так далее.
Кто-то может сказать, что здесь нет дилеммы. Вполне вероятно и то и другое, а именно – исламский экстремизм в том же Узбекистане есть явление и «нутряное», и «ветряное». И следовательно, необходим комплекс действий. Но даже если согласиться с этой логикой, осмысленное разделение внутренних и внешних источников необходимо. И только в этом случае можно понять, что происходит (и что делать) не только с Исламским движением Узбекистана (ИДУ), но и с движением «Талибан» в Афганистане, Фронтом освобождения Восточного Туркестана, Исламской партией освобождения (арабское название «Хизб ат-тахрир») в разных государствах Центральной Азии, ваххабитами в Чечне и во всех субъектах нашей Федерации на юге, с «Освободительной армией Косово» (ОАК) в Югославии и «Освободительной национальной армией албанцев Македонии» (ОНААМ), с ХАМАСом и «Исламским джихадом» на территории Палестинской автономии, с «Хизбаллой» («Партией Аллаха») в Ливане и так далее.
Аналитики, сторонники «нутряного» подхода к исламскому экстремизму, как мне представляется, ориентируются на концептуальные стереотипы, унаследованные от прошлых эпох, когда в условиях относительной изолированности обществ эти стереотипы были более-ме-нее адекватными формами концептуализации. Соответствуют этим стереотипам и рекомендации.
Плохо усвоенный марксизм дает о себе знать в рассуждениях о том, что кризисные явления в социально-экономической области обязательно порождают политический протест. А поскольку в условиях стран распространения ислама эти массы, само собой, являются исламскими, то и протест принимает форму исламского экстремизма. (Помните? – «Бытие определяет сознание».) Нам уныло возвещают, что исламский экстремизм – явление, неизбежное для любого кризисного общества, где есть мусульмане. А преодолеть этот экстремизм можно только в том случае, если изменить социально-экономические условия бытия мусульман – развивать экономику, инвестировать деньги в депрессивные регионы их проживания, ликвидировать безработицу и так далее.
Вот был бы рад Георг Вильгельм Фридрих Гегель, если бы услышал, что движение «Талибан» исполняет историческую миссию (говоря иными словами, реализует замысел Абсолютного духа) по объединению разноплеменного Афганистана, который в качестве некоего идеального субъекта в этом «нуждается». И воплотится этот замысел обязательно с учетом линии Дюранда, то есть остановятся талибы в границах Афганистана, ибо рукой британского чиновника тоже, надо думать, водил Абсолютный дух. «Все действительное разумно, все разумное действительно». Рекомендация: надо признавать «Талибан».