Ислам. образ жизни и стиль мышления

Я жертвой стал твоих кудрей. О как я изнемог!
Я — пленник, я — покорный раб, я — пыль твоих дорог.
В оковах локонов твоих, обвивших цепью стан,
Брожу безумцем в том краю, в котором ты — тиран.
И пусть любовь вонзила в грудь печали острие,
Не дорог сердцу тот покой, когда не знал ее,
Я жду тебя, жестоко играющую мной,
Томящую, как жажда в невыносимый зной.
Скачи ж, наездница, ко мне, молю во имя бога,
И под копытами Хосров расстелется дорогой.

(Перевод Д. Седых.)

Но было и другое направление в мусульманской эротической поэтике — жизнелюбивое, гедонистское. Оно шло из доисламской бедуинской лирики. Так, поэт Имруулькайс (500 — 540) восхищался прежде всего земной красотой, телесными прелестями возлюбленной, восторженно живописал ее облик, воспевал свои любовные подвиги. Умар ибн Аби Раби’а (644 — 712), творивший уже во времена халифата Омейядов, в своих стихах говорит о плотских, осязаемых и ярких наслаждениях, которые дарит человеку разделенная любовь. Он и сам был веселым красавцем, сердцеедом, покорявшим знатных молодых паломниц, прибывавших в Мекку на поклонение Каабе. Европейские востоковеды называют его «Дон Жуаном Мекки», «Овидием Аравии».

Близок этому направлению и персидский поэт Хакани (1120 — 1199). В его любовных газелях воспета гармония между всей Вселенной и прекрасной женщиной. Весь мир в его стихах воскресает и обновляется от воздействия женских чар. Турецкие лирики Ахмед-паша (1420 — 1497) и Махмуд Абдул Бакы (1526 — 1600) принимают и передают дальше, вплоть до современного нам Назыма Хикмета, эту эстафету песен торжествующей любви. Например, у Бакы земная красавица — объект откровенных и страстных желаний, источник реальных радостей и наслаждений.

В мусульманской литературе сложились свои каноны женской красоты, восходящие к ближневосточному идеалу красавицы. А привлекательность женщины воспевается на Востоке с древнейших времен. В Ветхом завете образ возлюбленной царя Соломона весьма реалистично запечатлен в Песне песней: волосы твои, как стадо коз, сходящих с горы; зубы твои, как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни; как половинки граната, ланиты твои; шея твоя, как столп из слоновой кости; стан твой похож на пальму, груди твои — на виноградные грозди; сотовый мед каплет из уст твоих, мед и молоко под языком твоим…

А вот как описывает свою любимую Имруулькайс: ее талия тонка, как скрученный ремень поводьев, а ножка — словно напоенный влагой, клонящийся к земле стебелек. На спину ей ниспадают черные, как смоль, волосы, густотой напоминающие грозди плодов на отягощенной финиками пальме. Шея ее подобна шее белой газели, кожа — пуху страусенка, к белому цвету которого примешался желтоватый оттенок; губы, что алые ягоды, зубы — белее млечного сока степных трав...

Не отошли от этого реалистического, но наивно-чувственного канона и более поздние арабские лирики средневековья. Ибн Исмаиль аль-Иемени Ваддах (рубеж VII — VIII веков) следует все той же традиции натуралистических метафор: черные глаза любимой полны очарованья, она пьянит, как выдержанное вино; у нее стройный стан, а когда она приближается к тебе — она прекрасна, как восходящее солнце; ее гладкие шелковистые бедра подобны чистому, плотно слежавшемуся снегу.

Узритские портреты возлюбленных также не лишены ярких красок: глаза Бусайны, по словам поэта, так велики и черны, что кажется, будто ее отец — джейран, а мать антилопа...

К концу средних веков окончательно складывается стереотип мусульманской красавицы — луноликая, стрелобровая, волоокая. Последнее навеяно и Кораном, ведь «черноокие, большеглазые» — коранические эпитеты гурий, идеальных райских дев-красавиц. Впервые лицо возлюбленной сравнил с луной Джамиль ибн Абдуллах ибн Ма‘мар: «Бусайна прекрасна, как луна, в то время как другие женщины — звезды. Но какая разница между луной и звездами!»