Исландская карта. Русский аркан

Михаил Константинович долго не хотел верить. Госпожа Садако — публичная женщина? Быть того не может! Наговоры! Затем наследник российского престола сделался несчастен, запустил в Карпа Карповича туфлей и закричал: «Коньяку!» Побратимко удалился на цыпочках. Но Лопухин остался, чтобы задать еще один вопрос безутешному цесаревичу, пока тот не впал по своему обыкновению в свинское состояние:

— Надеюсь, Мишель, ужин с микадо прошел благополучно?

Цесаревич налил фужер для шампанского коньяком всклень и выпил залпом.

— Что? Какой я тебе Мишель? Уйди! Видеть не могу! Цербер!

— И все-таки?

— Что все-таки? А, ты про микадо? Да с ним-то все в ажуре! Ты что думал: я Россию опозорю? А вот хрен тебе! — Цесаревич быстро пьянел. — Оч-чень мило побеседовали! Народ там всякий, министры, аристократы, дамы в кимоно, как эти… ну как их?… как бабочки, во! А микадо — что надо! — Осознав случайную рифму, Михаил Константинович захохотал. — На европейца лицом похож. Выпить не дурак. Ну, дернули мы с ним за дружбу, за бодро… добрососедство, было дело… Но что пили, а? Саке! С него не окосеешь. Ник-какой чести я не уронил, запомни это! — Ухмыляясь, цесаревич покачал пальцем перед лицом Лопухина. Из угла его рта потянулась струйка слюны — он не замечал. — Да, вот еще: микадо очень инте… интересовался дирижаблем. Со всем своим двором будет смотреть, как мы на нем над его дворцом пролетим. Я обещал. Все слышали. Послезавтра утром. Понял? Обеспечь. Я полечу, и ты со мною полетишь, коли не трус… Покажем азиатам! Да ты чего не пьешь, графское твое сиятельство? Ты пей давай, мне одному, что ли, стараться?…

Лопухин поднялся и молча вышел. Гнев душил его. Господи, вразуми убогого! Убереги Россию от такого царя, Господи! Шут, шут гороховый! Ну как тут не посочувствовать заговорщикам, старающимся отправить его на тот свет? Кто сильнее желает добра России — граф Лопухин или они?

Ответ был — и очень неприятный.

— Немыслимо! — кричал Корф. — Невозможно! Подвергать его императорское высочество такой опасности! Вы с ума сошли!

— Так отговорите его, — невозмутимо отвечал граф. — Я уже пытался. Отменить полет нельзя — конфуз, стыда не оберешься. Согласны?

— Согласен. А если отправить каблограмму лично государю? Мы даже обязаны это сделать. Несомненно, его императорское величество категорически запретит наследнику подниматься в воздух!

— Я только что с телеграфа. Связи с материком нет и в ближайшие дни не будет. По-видимому, что-то случилось с кабелем. Хорошо, если на суше, тогда починят быстро. Если в море, то это надолго.

— Боже мой! Боже мой!

Титулярный советник Побратимко, третий участник секретного совещения, до сих пор сидевший в углу тихой мышкой, нерешительно откашлялся и рискнул подать голос:

— Никакого полета не будет, если с дирижаблем что-нибудь случится. Например, он может случайно сгореть…

Лопухин махнул на него рукой:

— Думал уже. Прикажете поджечь корвет? Возможно, это был бы выход, но сохранить поджог в абсолютной тайне я не берусь. Японцы подозрительны и проницательны. Сказать ничего не скажут, но сделают выводы. К большой невыгоде для нас. Мы собирались удивить японцев — стало быть, будем удивлять. Вам нужен договор с Японией? Значит, надо лететь.

— Но драгоценная жизнь его императорского высочества!.. – фальцетом возопил Корф.

— За нее отвечаю я. Разумеется, я тоже приму участие в демонстрационном полете.

Посланник только руками развел. Походил по комнате, повздыхал и молвил жалобно:

— Не попробовать ли еще раз отговорить цесаревича от опасной затеи?

— Пробуйте, — отрезал граф.

— Н-да… А если…

— Что?

— Гм, не знаю даже, как вымолвить такое… — Корф болезненно морщился, чесал плешь. — Словом, если цесаревич окажется физически неспособен принять участие в этом предприятии?

— Напоить его советуете? — прямым текстом спросил Лопухин. — Что ж, можно вызвать сюда мичманов Свистунова и Корниловича, его собутыльников. Только поздно. Теперь гарантирован только один результат: цесаревич будет пьян. Что он выкинет при этом — не знаю. Я бы не рискнул.

— Что же делать? — мученически выдавил из себя Корф.

— Только одно: выполнить обещанное.

В Иокогаму полетели телеграммы, вызвав отмену увольнительных на берег и общий ропот, укрощенный Враницким. На «Святую Екатерину» перегружали громоздкую оболочку дирижабля и железные части его скелета. Гжатский мотался по городу, выискивая недостающее. Теперь только в редкие часы отдыха офицеры могли обменяться беглыми впечатлениями о дивной Стране восходящего солнца. Преобладала женская тема, звучали непривычные имена: Йошико, Хироко, Юуко, Сазуко… Немолодой Батеньков, и тот подкручивал усы. Подшучивали над мичманом Корниловичем, который, вообразив невесть что, сунулся в чайный домик, где перед ним упали на колени, без конца кланялись и предложили зеленого чаю — но и только. Свистунов рассказывал, что успел близко сойтись с японочкой по имени Собако, — над ним смеялись, и никто не верил.