Испанец. Священные земли Инков

– Не для того я добирался сюда, на край света, чтобы сидеть в четырех стенах… – отрезал испанец. – Ты заставил меня пройти последний отрезок пути ночью, а теперь я даже не могу осмотреть город, о котором ты мне столько рассказывал. Ну и какой прок тогда в моем путешествии?

– У тебя будет время все посмотреть, если ты сохранишь себе жизнь, – наставительно сказал Чабча Пуси. – А если тебя убьют, тебе не будет никакого проку в том, что ты все осмотрел. Отъедайся, упивайся чичей и отдыхай… Самые красивые рабыни горят желанием помочь тебе весело провести время. Выбирай, каких хочешь.

Молина предпочел промолчать: не мог же он вот так взять и сказать, что не представляет сейчас в своих объятиях никакую другую женщину, кроме его жены, и поэтому перевел разговор на другую тему:

– И все-таки почему Уаскару понадобилось ехать в Ольянтайтамбо? – спросил он. – Атауальпа стал представлять такую угрозу?

– Ему наверняка известно, что ты находишься в Куско, и если он намерен поднять мятеж, то вполне естественно, что он сделает это раньше, чем пройдет слух о том, что Виракоча стоит на стороне его брата.

– Ты же знаешь, что я не собираюсь принимать чью-либо сторону.

Инка кивнул головой:

– Я-то знаю, а другие – нет, народ у нас впечатлительный, поддается влиянию легенд и суеверий. Если сейчас впервые вспыхивает борьба за трон и впервые за несколько веков появляется Виракоча, естественно предположить, что он пришел поддержать одного из претендентов. Не правда ли?

В такой подаче идея была не лишена логики: пожалуй, нелегко убедить весь народ в том, что оба события никоим образом не связаны между собой. Какими бы ни были знания истории Алонсо де Молины – глубокими или поверхностными, – он прекрасно сознавал, что подобные совпадения слишком часто полностью меняют течение событий, и на этот раз, вполне возможно, так и случится.

Однако он не успел высказать свое мнение, потому что вошла Найка с огромным букетом цветов, которые она начала раскладывать по нишам, имевшимся в стенах. Оба мужчины в молчании замерли, завороженные присутствием этого необыкновенного создания, которое, словно магнит, притягивало к себе их взгляды.

– Ходят слухи… – заговорила она, не оборачиваясь, по-видимому, уверенная в том, что они не спускают с нее глаз. – Атауальпа в третий раз отказался прибыть на церемонию коронации, и Уаскар прикажет мобилизовать армию, чтобы привести его силой. Женщины встревожены.

– Женщинам лучше сплетничать о своих делах, а не вмешиваться в политику. Никому не дано проникнуть в замыслы Инки, а если какая-то будет болтать на эти темы, ей отрежут язык.

– Звезды предсказывают, что после Праздника Солнца реки окрасятся кровью.

– Каждый волен интерпретировать движение звезд как угодно, – с досадой сказал курака. – А тот, кто этим занимается, рискует получить наказание за разглашение секретов, предназначенных для ушей Инки.

Темные глаза Найки сверкнули, но она повернулась к Алонсо де Молине, и ее ярость словно бы тут же исчезла.

– Тебе же всегда нравилось, чтобы я рассказывала секреты звезд, – произнесла она многозначительно.

– Если только эти секреты не нарушают покой в Империи, – возразил ее муж. – Одно дело – знать, родится ли новый Сын Солнца или будет ли хорошим урожай, и совсем другое – говорить о реках крови. Слишком часто войны начинаются, потому что возникают разговоры о войне…

– И все же… – вступил в разговор Алонсо де Молина, которому явно стоило больших усилий отвести взгляд от Найки, – отрицание очевидного может обернуться глупой трусостью. Если Атауальпа выказывает явное неповиновение, бесполезно закрывать на это глаза, и, если долго не давать ему отпора, он вконец осмелеет.

– Значит, тебе кажется, что будет справедливо, если Уаскар первым начнет враждебные действия, пытаясь заставить брата прийти и склонить перед ним голову?..

Этот вопрос задала Найка, усевшись у мужа в ногах и устремив на испанца странный пристальный взгляд, от которого ему все больше становилось не по себе в ее присутствии.

– Не мне об этом судить… – наконец несмело проговорил он. – Это же не моя страна.

– И не моя, – неожиданно заявила она. – Тебе известно, что моя мать была дикаркой? Ее насильно забрали из рая, в котором она жила, там, на востоке, где никогда не бывает холодно и дети плещутся в реках круглый год, и привели в горы, где она умерла с горя. Она всегда повторяла, что я принадлежу не горам, а сельве. Так и есть.

– Ты же никогда не видела сельвы… – возразил Чабча Пуси. – Как ты можешь это знать?

Девушка поднесла указательный палец ко лбу, а затем к сердцу.

– Потому что здесь я храню все, что она мне рассказывала, а здесь – что я всегда чувствовала. Она могла быть дикаркой, только их образ жизни мне кажется более разумным, чем наш. Ауки свободны, тогда как мы здесь подчинены капризам Инки.

– Замолчи… Ты не должна об этом говорить.

– Почему же? – с вызовом ответила она. – Даже у себя дома я не вольна говорить то, что думаю? Моя мать, ее братья или их родители ходили, куда хотели, и говорили то, что думали, и мне хотелось бы быть такой же, как они. Что в этом плохого?