Читаем Испанская гитара полностью

Испанская гитара

Не будет, конечно.

Маша заморгала, возвращаясь в реальность, и ответила Вяземскому какую-то ерунду.

Они сидели долго, и веселье только набирало обороты. В Кардоне оказалось довольно много туристов, почти все столики в ресторане заняты, кто-то уже направился танцевать. Испанский певец выводил теперь что-то протяжное, и пары кружились, как подхваченные осенним ветром тополиные листья.

– Хорошо поет, зараза, – вздохнул Вяземский, – жалко, что не по-русски.

– А как же наслаждение культурой? – поддела его Маша.

– Мария Петровна, – усмехнулся фотограф, – русская душа, принявшая на себя сто, а то и больше, граммов хорошего коньяку, требует застольных русских песен. Но вряд ли их здесь услышишь, тут ставка делается на национальный колорит.

– Да, Володя, – пробормотала Маша, подперев кулачками подбородок и глядя уже затуманившимися от вина глазами в темную даль. Над горами словно кровавой полосой размазали закат, и вершины четко выделялись на фоне неба. – Ты прав. На дачке да под шашлычок сейчас бы хорошо пошли наши песенки, но тут нам их никто не выдаст.

– А вот посмотрим, – сказал Павел и поднялся.

– Ты куда?! – попыталась остановить его Маша.

– Попробую отбить себе пять минут славы, – усмехнулся Санников и направился к сцене.

– Маш, – сказал Вяземский, провожая Павла взглядом, – что у тебя с ним? Серьезно?

Она помолчала, потом неохотно поинтересовалась:

– Так заметно?

Володя улыбнулся:

– Конечно. Это ведь он тебя пошел впечатлять – кого еще? Мы с ним, как говорят в моем цеху, объективами не меряемся, а с остальными он и не разговаривает почти. Только ты осторожней, ладно? Он человек непростой, да и история у него…

Маша повернулась к нему, разом растеряв всю сонливость.

– Ты что, – спросила она с опаской, – его узнал?

– Маш, я фотограф. Визуал. Я прекрасно запоминаю лица. Конечно, я знаю, кто он, только молчу и не лезу не в свое дело. Просто советую поосторожнее. Такие люди никогда не становятся простыми – и то, что он несколько лет ничего не писал, ничего стоящего, я имею в виду, – означает лишь, что он в бешеном напряжении. Я представляю, что со мной случилось бы, если бы я не снимал лет этак пять. Да меня бы порвало, как хомячка от капли никотина.

Испанец на сцене тем временем перестал петь и о чем-то весело разговаривал с Павлом.

– Ты думаешь, он будет писать снова?

– А сама-то ты как думаешь? – Володя кивнул подошедшему официанту, и тот налил ему еще виски. – Ты с ним говоришь каждый день – будет он писать или нет? Сдох он или нет? Если не застрелился до сих пор – значит, будет.

– Володь…

– Маш, давай вот без этих несчастных глаз. Я говорю, что думаю. Ты только спрячься во время ядерного взрыва, пережди и дальше уже действуй по обстоятельствам. Только жизнь с ним простой не будет, это точно.

– Какая жизнь, Вяземский? Он вообще женат.

– Слушай, Журавлева, – ответил он с досадой, – что ты как маленькая, ей-богу. Женат он. Ну, женат. У нас тут не тринадцатый век, чтоб разводились только с благословения папы римского. Если он тебе нужен – разведешь его, делов-то.

– Вяземский, – сказала Маша, – я тебя люблю, честно-честно. Только, извини, не так.

– Ладно, – важно кивнул он, – на первый раз прощаю.

Они засмеялись и повернулись к сцене.

Павел договорился с испанцем и теперь сидел на его стуле, с его гитарой, настраивая под себя, а испанец, явно радуясь передышке, пил вино и болтал с музыкантами. Санников закончил что-то там накручивать на колке, пододвинул к себе микрофон и заговорил по-английски:

– Прошу всех гостей парадора извинить меня за то, что я прервал концерт. Скоро я верну синьора Санчеса на место. – Испанец помахал присутствующим и осклабился. – Я из группы русских журналистов, многие из которых впервые в Испании. Но у наших стран есть много общего – да взять, например, вот эту гитару. – Павел нежно погладил коричневый лаковый бок. – Поэтому я хочу спеть песню о гитаре и о дружбе, о тех, кто здесь, и от тех, кого сегодня нет рядом.

Он помолчал, видимо, дожидаясь тишины – и действительно, народ в ресторане попритих, – заиграл и запел:

– Изгиб гитары желтой я обнимаю нежно…

Он пел и смотрел на Машу – ей казалось, что на нее одну, что для нее одной, конечно, она себя обманывала, потому что пел он для всех. У Павла оказался неплохой голос, вполне приличный баритон, и гитару он явно держал в руках не впервые.

Когда он закончил петь, ему зааплодировали; Павел отдал гитару синьору Санчесу, обменялся с ним рукопожатием и возвратился к столу.

– А я и не знала, что ты петь умеешь, – сказала Маша, глядя на Санникова снизу вверх большими восхищенными глазами. Павел ей подмигнул.

– Я еще и танцевать умею, вернее, ноги оттаптывать. Пойдем? – и он протянул руку. – Наш друг Санчес – а мы с ним теперь друзья до гроба – обещал сыграть нечто забористое.