Испанская империя. Мировое господство династии Габсбургов. 1500–1700 гг.

Мистическое движение конца XVI века обладало такой степенью интенсивности, которая неизбежно делала его переходным явлением. Оно с легкостью могло деградировать от мистицизма к манерности, а неумышленная комбинация естественного и сверхъестественного могла опуститься до банального лукавства. Но в моменты наивысшего напряжения кастильское искусство и литература обладали способностью к самовосстановлению, черпая вдохновение из родников народной традиции. Кастилия Сервантеса напоминала Англию Шекспира тем, как ее писатели и художники умели синтезировать народные традиции с устремлениями образованных людей, создавая произведения искусства, понятные и тем и другим.

В XVII веке эта способность была до некоторой степени утрачена. Возможно, что концептизм Кеведо и культурализм Гонгоры были симптомами растущего разрыва между культурой двора и культурой страны, который уже сам по себе символизировал ослабление прежде тесно переплетенной текстуры кастильской национальной жизни. Arbitristas с их практичными решениями остались не востребованы двором; университеты замкнулись в себе; люди знания и люди действия все сильнее отдалялись друг от друга. Одно из самых заметных проявлений этого можно увидеть в области науки, которая в большей степени, чем литература и искусство, зависит от коллективных усилий и непрерывности традиции. В начале XVII века эта непрерывность почти исчезла. Государство и общество утратили интерес к науке, и в результате кастильская наука частично заглохла, частично ушла в подполье, оставаясь тайным уделом преданных ей одиночек в ментальной атмосфере, совершенно чуждой их усилиям.

С другой стороны, искусство продолжало процветать, по-прежнему пользуясь покровительством знати. Какой бы широкой ни была пропасть, отделявшая двор от страны, ее еще могли перейти художники уровня Веласкеса, черпавшие вдохновение с обеих сторон. Однако в произведениях Веласкеса то соединение классического и народного, которое вдохновило многие произведения золотого века, перекрывается осознанием причудливых черт лишенной иллюзий Кастилии Филиппа IV. В своих картинах Веласкес запечатлел ощущение упадка, внезапную пустоту имперского величия, более ста лет поддерживавшего Кастилию на плаву.

Несомненно, есть некий парадокс в том, что достижения двух самых выдающихся художников Кастилии, Сервантеса и Веласкеса пронизаны глубоким ощущением разочарования и неудачи. Но сам этот парадокс является верным отражением парадокса Кастилии XVI и XVII веков. Потому что это была страна, которая взлетела ввысь и упала в бездну, которая добилась всего и все потеряла, которая завоевала мир только затем, чтобы самой потерпеть поражение. Испанские достижения XVI века были в большинстве своем достижениями Кастилии, но испанская катастрофа тоже была делом ее рук. Наиболее ярко этот парадокс выразил Ортега-и-Гассет, когда написал слова, которые могут служить эпитафией Испании дома Габсбургов: «Кастилия создала Испанию, Кастилия ее и разрушила».