Испанская новелла Золотого века

— Родриго де Нарваэс, алькальд прославленной Алоры, вникни в мои слова, и ты поймешь, что козни Фортуны могут разбить сердце несчастного пленника. Меня зовут Абиндарраэс Младший, в отличие от моего дяди, брата моего отца, который носит то же имя. Я из рода гранадских Абенсеррахов, ты о них, разумеется, наслышан; и хотя с меня довольно нынешних бед и вроде бы ни к чему поминать еще и прежние, однако я поведаю тебе все по порядку. Абенсеррахи — один из знатных родов Гранады, цвет Гранадского эмирата, ибо по части образованности, благородства, различных дарований и храбрости представители этого рода всегда превосходили всех прочих; они были уважаемы правителями и знатью и любимы народом. Изо всех сражений они возвращались победителями; они первенствовали во всех конных состязаниях, ими затевались различные празднества, где они затмевали всех роскошью своих одежд. Воистину, и в мирных увеселениях, и на бранном поле Абенсеррахи всегда служили примером для всего эмирата. Никто из их рода не запятнал себя скупостью, предательством или дурным поступком. Все они служили прекрасным дамам, и все прекрасные дамы почитали за честь иметь своими обожателями Абенсеррахов. Но, видно, Фортуна позавидовала Абенсеррахам и погубила их благоденствие, как ты узнаешь из дальнейшего. Эмир Гранады нанес двум наиблагороднейшим представителям рода Абенсеррахов тяжкое несправедливое оскорбление, и причиной тому был оговор их перед эмиром. И вот, якобы желая отомстить за поруганную честь, чему я не верю, эти двое и, по их настоянию, еще десятеро, поклялись убить эмира и разделить эмират между собой. Этот заговор, действительно замышлявшийся или мнимый, был раскрыт, и эмир, дабы не возбуждать народ, обожавший Абенсеррахов, велел их всех тайно, ночью, обезглавить: отложи он казнь, и Абенсеррахи, как ему чудилось, лишили бы его власти. Абенсеррахи предлагали эмиру огромный выкуп, но он не пожелал их выслушать. Их смерть оплакивали все: зачавшие их отцы и родившие их матери, дамы, которым они служили, и товарищи, с которыми они вместе сражались. И весь народ предавался столь бурной и нескончаемой печали, словно город был захвачен врагом, словно слезами они могли избавить Абенсеррахов от столь унизительной смерти. Вот так суждено было погибнуть славному роду и лучшим его сынам; о, как медлит Фортуна, возводя кого-либо на пьедестал, и как поспешно низвергает она его оттуда; как медленно растет дерево, и как скоро сгорает оно в огне; как нелегко возводится дом, и как в один миг его уничтожает пожар; скольких людей умудрил горький опыт несчастных Абенсеррахов, безо всякой вины умерщвленных, о чем было провозглашено на всех площадях; их дворцы были разрушены, имущество отчуждено, а их славное имя сделалось символом предательства. После несчастья, постигшего наш род, никто из принадлежавших к нему не мог оставаться в Гранаде, кроме моих отца и дяди, чья невиновность не внушала сомнений, но и им было дозволено оставаться там лишь при условии, что их сыновья станут воспитываться, а дочери выйдут замуж вне пределов Гранады и никогда туда не возвратятся.

Родриго де Нарваэс, видя с какой болью мавр повествует о своих злосчастьях, обратился к нему:

— Все же то, что ты мне поведал, невероятно; мыслима ли столь вопиющая несправедливость? И как возможно было поверить, что столь благородные мужи стали предателями?

— Ты повторяешь мои же слова, — отвечал мавр. — Но послушай дальше, и ты узнаешь, как преследовала судьба с тех пор несчастных Абенсеррахов. Едва я покинул чрево матери, мой отец, дабы исполнить повеление эмира, отправил меня на воспитание к алькальду Картамы, с которым был в тесной дружбе. У алькальда была единственная дочь, которую он любил пуще себя самого, поскольку девочка росла красавицей и к тому же стоила жизни своей матери, умершей от родов. Мы с ней воспитывались как брат с сестрой, и так нас все и называли. Не припомню часа, который мы не проводили бы с ней вместе: вместе играли, гуляли, пили и ели. Из этой детской дружбы родилась любовь: мы росли, и она росла вместе с нами. Вспоминаю, как, выйдя в жасминовый сад, я нашел ее сидящей у водоема: цветами жасмина она украшала себе волосы. Я глядел на нее во все глаза, пораженный ее красотой, мне почудилось, что передо мной сама нимфа Салмакида[7] и я мысленно произнес: «О, лишь герой, подобный основателю Трои, достоин лицезреть сию богиню!»

Как я сожалел в ту минуту, что она — моя сестра; я не в силах был дольше незримо любоваться ею и поспешил подойти к водоему; увидев меня, она протянула ко мне руки и, усадив рядом с собою, проговорила с упреком:

— Брат, что же ты так надолго оставляешь меня одну?

И я отвечал ей:

— Госпожа моя, я долго тебя искал, и никто не мог сказать мне, где ты, пока мне не сказало об этом мое сердце. Но открой мне, откуда тебе известно, что мы с тобой и вправду брат и сестра?

— Мне ничего неизвестно, кроме того, что я тебя очень люблю, и все нас так называют…

— А если бы мы не были братом и сестрой, ты бы также меня любила?