Испанская новелла Золотого века

Домой Лисардо прибыл, воюя с собственными думами, и хоть Лаура открыла ему объятия, этот знак любви пришелся ему не по вкусу, ибо наводил на мысли о расставании. Лаура и ее двоюродный брат виделись обыкновенно в комнатке одной служанки: убедившись, что господа спят, та предупреждала влюбленных, и они до рассвета наслаждались обществом друг друга, хоть Лисардо не разрешал себе никаких вольностей, кроме тех, которые дозволены бескорыстной любовью и честным чувством. Итак, вернувшись домой, Лисардо сказал двоюродной сестре, что хочет увидеться с нею; когда же они встретились, он поначалу не мог говорить от горя, ибо полагал, что она для него потеряна, и уже видел ее в объятиях другого. Наконец с безутешными слезами начал он рассказывать о решении ее родителей и не успел договорить, как она прервала его и рассказала все, что знала сама. Оба испытывали одинаковые чувства, ибо разлучать две души, рожденные для единых уз, значит обрекать их на жесточайшие муки. Но Лаура, огорчившись, что Лисардо мог усомниться в стойкости ее любви, стала утешать его и сказала, что скорее расстанется с этой жалкой жизнью, чем согласится на брак с Октавио; влюбленные разошлись, немного поуспокоившись.

Наступило утро, и родители позвали Лауру к себе, ибо почти всю ночь провели в беседах, измышляя, как бы уломать бедняжку. Принялись они взывать к ее чувству долга, говоря, как радеют и заботятся о том, чтобы устроить ее судьбу; сказали также, что просватали ее за Октавио, человека, который по многим причинам заслуживает ее руки. Выслушала их Лаура и попыталась отговорить от этого замысла, ссылаясь на то, что не сыщется человека, ради которого решится она расстаться с родителями; к тому же лет ей совсем немного и хочется ей служить отцу с матерью и радоваться молодости, а не угождать по долгу неизвестному человеку, да еще под бременем множества забот, сопутствующих замужеству: ведь попечение о детях, супружеская любовь и управление домом лишат ее возможности наслаждаться обществом родителей в той мере, в какой ей хотелось бы, ибо замужняя женщина поневоле неблагодарна по отношению к отцу и матери, особливо же если муж окажется ей по душе. Лауре очень хотелось признаться в чувстве, которое было главным побудителем, ею двигавшим, но она опасалась, что родители припишут ветрености то, что объяснялось силою влечения, а также опасалась, что прогневает их своей решимостью, и они прогонят Лисардо с глаз долой.

В конце концов Лаура исхитрилась настоять на своем, так что родители на время оставили ее в покое, и она обрадовалась, что не погрешила против своей любви и сумела отбить натиск. Обо всем этом она поведала двоюродному брату, и тот отблагодарил ее объятиями за стойкость и верность. Но утром, едва успел проснуться старик, как пожаловал в дом отец Октавио, исполненный огорчения и решимости. Он сказал, что сын его сходит с ума, и можно опасаться, что отчаяние сведет его в могилу. У Октавио было оправдание, ибо он любил без взаимности, и ему казалось чрезмерной строгостью неба, что для богатого человека может существовать что-то невозможное. Отец же Лауры был убежден, что дочь его отказывается от брака из скромности и стыдливости, а не оттого, что брак этот ей воистину не по душе, и, не сомневаясь в ее добродетелях и послушании, он дал вельможе слово, что завтра же будет заключен брачный контракт.

Отец Лауры поступил неверно, вняв голосу честолюбия, ибо нет закона, который понуждал бы к повиновению в тех случаях, когда ставится под угрозу сердечная склонность. О корыстолюбие, недостойное сердца благородного человека, скольким бедам ты причиной! Недаром называет тебя Сенека тяжелым и опасным недугом, от которого нет лекарства и который не исцелить никакими травами. Хотел бы я знать, на что притязает неразумный родитель, когда распоряжается волею и чувством, которые ему неведомы. Разве подчинится насилию мощь влечения? Сыщет ли разум доводы, которые расположили бы сердце в пользу того, кого оно ненавидит? Разве чувство повинуется каким-либо властителям, кроме небес и того, к кому устремляется? Да если не вдаваться в долгие объяснения, разве не довольно было бы подумать о том, что сам Господь Бог, хоть и владыка всего сущего, ограничил, как кажется, свою власть над волею и чувством человека, ибо никогда не принуждает силою, хотя всегда направляет?