Читаем Испанские братья. Часть 2 полностью

Испанские братья. Часть 2

— Прошлой ночью… алгвазилы святой инквизиции… — дверь захлопнулась и была снова заперта изнутри.

Словно пригвождённый к месту, застывший в немом ужасе, Карлос стоял на площадке. Он пришёл в себя, когда кто-то бесцеремонно и грубо повис на его руке и голосом дона Гонсальво сказал:

— Ты что, кузен, в лунатика превратился? Мог бы быть настолько вежлив, чтобы предложить мне руку, и не позорить меня настолько, чтобы я, жалкий калека, сам тебя об этом просил!

Последовал поток проклятий относительно своих телесных немощей с такими богохульными святотатственными выражениями, что Карлосу стало больно. Это чувство было ему необходимо — оно заставило Карлоса очнуться от оцепенения, возможно как потерявший сознание пациент приходит в себя от внезапного ужаса. Он мягко ответил:

— Прости, кузен, я не видел тебя… но сейчас я, к сожалению, вынужден тебя слушать.

Гонсальво не удостоил его другого ответа, кроме своего обычного короткого и горького смешка.

— Куда ты хочешь идти?

— Домой. Я устал.

Они молча шли рядом, вдруг Гонсальво спросил:

— Ты слышал новость?

— Какую новость?

— Да ту, что у всех на языке! Поистине, весь город сошёл с ума от праведного негодования и возмущения, это и неудивительно. Представь себе, их преосвященства господа инквизиторы обнаружили общину безбожных лютеран, целое осиное гнездо, здесь же среди нас. Говорят, эти богохульники осмеливались проводить где-то в городе свои сборища. О, ты выглядишь крайне напуганным, меня это не удивляет, мой благочестивый и правоверный кузен! Ты никогда не счёл бы такое возможным, не так ли?

Бросив на него мимолётный острый взгляд, Гонсальво больше не смотрел на кузена, но он должен был почувствовать биение его сердца!

— Я слышал, что вчера арестовано около двухсот человек!

— Двести?! — воскликнул Карлос.

— Аресты ещё не прекращены.

— Кто взят? — Карлос заставил себя задать кузену этот вопрос.

— Лосада! Очень жаль его, хороший врач, хоть и плохой христианин!

— Хороший врач и хороший христианин! — эти слова Карлоса прозвучали так, будто бы человек, испытывая невыносимые физические муки, пытался говорить спокойно.

— Это мнение ты должен благоразумно оставить при себе, если, с Вашего позволения, жалкий мирянин подобный мне, может возыметь поползновение давать советы столь учёному и многомудрому человеку как ты.

— Кто ещё?

— Некто, о ком ты этого не поверишь! Прежде всего, дон Хуан Понсе де Леон. Только подумай, какой позор для наследника графа из Валахии! Ещё пробст богословского колледжа, группа братьев-иеронимитов из Сан-Исидро. Это те, с которыми мы считаемся, кроме них ещё несколько нищенствующих торговцев, Мигель де Эспиноза, вышивальщик золотом, ну ещё Луис де Абрего, у которого твой брат купил красивый требник для донны Беатрис. Если бы все люди были такого звания, о них и говорить бы не стоило… Отдельные кретины были среди них, которые сами побежали в Триану и заявили сами на себя, думали сделать для себя лучше. Кретины, говорю я, что так

утруждали себя, — он подчеркнул значение своих слов тем, что изо всех сил сдавил поддерживающую его руку.

Наконец они достигли дома дона Мануэля.

— Благодарю тебя за помощь, — сказал Гонсальво, — мне как раз мысль пришла, дон Карлос. Я слышал, что в следующий вторник состоится великое паломничество с крестами и хоругвями во славу пресвятой девы и святых патронесс Юстины и Руфины, чтобы вымолить прощение за столь долго не разоблачённую скандальную ересь и грех посреди нашего славного архиправедного града Севильи. Ты, мой благочестивый кузен, лиценциат богословия и без пяти минут посвящённый в сан, — ты, без сомнения, будешь факелоносцем?

Карлос охотно оставил бы этот вопрос без ответа, но Гонсальво не удовлетворился его молчанием.

— Да? — повторил он, положив ему на плечо руку и с ухмылкой заглянув в глаза, — это подняло бы авторитет нашей фамилии, если бы кто-то из нас участвовал. И я посоветовал бы тебе согласиться.

Тогда Карлос спокойно и твёрдо ответил одним только словом.

— Нет! — сказал он и прошёл через прихожую к лестнице, которая вела в его комнату.

Гонсальво смотрел ему вслед, и если он раньше всегда старался уличить его в трусости, то теперь он мысленно взял свои домогательства обратно и подумал про себя: «Всё-таки он мужчина… причём настоящий…»